Сын поверженного короля

Отчаянная паника в её голосе заставила меня на секунду задуматься. Но этого оказалось достаточно.

Номад ушёл из-под моего удара и закричал:

— Мазира, направь мой меч!

Ослепляющая боль пронзила моё бедро. И тут же на нём образовалась красная рана.

Передо мной пронеслась тень, и мужчина упал на песок. Его лезвие, обагрённое моей кровью, упало рядом. Тамам вынул меч из шеи мужчины, а я опустился на песок.

— Саалим! Зачем ты это сделал?

Эмель подбежала ко мне.

— Они бы ушли!

Она была рассержена.

— А теперь посмотри на себя.

Я зажал рану на бедре, и кровь начала собираться между моими пальцами. Она пульсировала, и обжигающая боль начала раздирать меня, снова и снова. Я упал на землю.

Я слышал мужские голоса, которые сердито огрызались.

А затем Эмель прошептала:

— Мы в безопасности. Сдвинь руки.

Она надавила на мою кожу и начала бормотать какие-то вещи, которые я не мог расслышать. Мир завертелся у меня перед глазами, и я закрыл их. Я сжал кулаки от боли и принялся ждать.

— Оставьте их здесь, — сказала Эмель.

Кто-то — Тамам? — ответил ей.

— Даже один верблюд без хозяина может вызвать подозрения. А тем более пять, — сказала она.

— Она права, — сказал Нассар, проходя мимо. — Другие номады могут решить, что нас в два раза больше. И уже не будут такими же прыткими.

Я сел, не в силах понять разговор, который происходил вокруг меня.

Эмель всё ещё находилась рядом. Теперь мы уже были под тенью какого-то небольшого дерева. Острая боль переросла в тупую, превратившись в ужасную пульсацию.

— Что мне у них попросить? — сказал Амир, ища что-то в мешке.

— Алию, если она у них есть. Либо кипарис или лас. И побольше бинтов, если можно, — ответила Эмель.

Она склонилась надо мной, платок был теперь повязан вокруг её шеи, и я мог видеть её рот.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как дурак, — сказал я, уставившись на её губы.

— Так и должно быть.

Уголки моих губ приподнялись. Эмель тоже улыбнулась мне слабой улыбкой, которая быстро исчезла.

— Рана очень глубокая, — сказала она.

Чёрная хлопковая ткань, мокрая от крови, была крепко повязана вокруг моего бедра.

— Ты не ранена?

Она покачала головой.

— Со мной всё в порядке.

Вспомнив, что на ней даже не было ожогов после пожара, я сказал:

— Мазира защищает тебя, так ведь?

Эмель посмотрела мне в глаза, а затем сообщила:

— Амир и Нассар поехали обратно к хаяли, чтобы попросить у них что-нибудь, что могло бы тебе помочь.

— Они ничего не отдают просто так.

Эмель пожала плечами.

— Тамам? — спросил я.

— Разбирается с телами.

— Телами.

Номадов.

— Они убили всех.

Тамам двигался позади меня. Я слышал шёпот тел, которые тащили по песку.

— Что он делает?

— Небесные похороны.

— Они не заслуживают…

— Этих людей породила пустыня. Да, они были подлыми. Да, они воровали. Но они не причинили бы мне вреда. Они были убиты бесчестно.

Я прикусил язык. Я не собирался с ней сейчас спорить. Бесчестно было воровать то, что тебе не принадлежало, и торговаться, используя людей, как вещи — вот что было бесчестно.

Эмель продолжала:

— Птицы отнесут их Мазире, она решит их судьбу.

Вытянув пальцы, я нашел её руку и взял её в свою.

— А Вахир забирает тела в свои воды.

— Так вы возвращаете тела богине? — спросила она, скорчив гримасу.

— А что с этим не так? — спросил я.

— Вы ничего не отдаёте пустыне.

— Я никогда не понимал поклонение Эйкабу. Он жестокий.

— Не жестокий. Неприятный, да, но он обязан быть строгим. Пустыня не даёт поблажек своим жителям, так почему Эйкаб должен это делать?

— Но разве не стоит поклоняться тому, кто предоставляет убежище от всех невзгод? Вода Вахира дарует нам жизнь. И она не была бы нам нужна, если бы не Эйкаб.

— Может быть, — медленно сказала она, глядя на мою ногу. — Но я считаю, что нам стоит прославлять того, кто учит нас выживанию.

— Твой отец был жестоким. Он не заслуживал прославления, — тихо сказал я.

Она не взглянула на меня, а только заморгала, пытаясь отогнать слёзы, и тяжело вздохнула.

— Что такое?

Я коснулся влажного следа на её щеке.

— Я не ожидал подобной реакции от женщины, которая смотрела на меня без всякой скорби, когда её отца зарубили у неё на глазах.

Она вытерла лицо тыльной стороной руки, пятна от работы, которую давала ей Альтаса, давно исчезли.

— Я была такой одинокой. Там.

— В Алмулихи.

Она кивнула.

— Я скучаю по дому и скучаю…

Она не закончила свою мысль.

Тамам потащил ещё одно тело по песку у меня за спиной. Эмель ни разу не взглянула в его сторону.

— Моя мать сказала бы мне, что я посрамился.

Она встретилась со мной взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Никто в Алмулихи не должен скучать по дому. А тем более, если он скучает по нему так сильно, что желает заново прожить все ужасы прошлого. Прости, что был таким негостеприимным…

— Нет, — начала она. — Это…

— Ты чувствовала, что тебе не рады. Я знаю, что в этом есть и моя вина. А мой народ не жалует соле… жителей пустыни.

— Солеискателей.

Её брови на мгновение приподнялись.

— Это моя вина. Я позволил всему этому продолжаться. Забег верблюдов надо прекратить.

Она посмотрела на горизонт.

— В основе этой насмешки — стыд.

— Я не понимаю, о чем ты…

Я не закончил, потому что знал, о чём она говорит.