Сын Рассвета

— Мой отец считает — считал — иметь парабатая — величайшая слабость. — Джонатан произнес слово «слабость» с ужасом. Захария задумался, что именно мог посчитать слабостью человек, который муштровал мальчика. Он решил не оскорблять память погибшего отца сироты, поэтому подбирал слова очень тщательно. Этот мальчик казался таким одиноким! Он вспомнил, какой драгоценной может стать эта новая связь, особенно, когда больше ничего другого не осталось.

Она может служить последним мостиком, соединяющим с утраченной жизнью. Он помнил, как сам отправился за море, потеряв семью, не зная тогда, что обретет лучшего друга.

«Полагаю, что они могут быть и слабостью», — наконец последовал ответ. —

«Зависит от того, кто твой парабатай. Я вырезал инициалы своего, потому что всегда сражался лучше плечом к плечу с ним».

Джонатан Вейланд, ребенок, который сражался, словно ангел-воитель, выглядел заинтригованным.

— Мне кажется, отец жалел, что у него был парабатай, — поделился он. — А я теперь должен жить с человеком, который заставлял отца жалеть об этом. Я не хочу быть слабаком и не хочу сожалеть ни о чем. Я хочу быть лучшим.

«Если ты притворяешься, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой,»

 — сказал Джем. — «Было бы очень жаль, если так случилось и с тобой.»

Когда-то его парабатай тоже пытался отгородиться от эмоций, не считая чувств к Джему. И это почти уничтожило его. А Джем каждый день притворялся, что что-то ощущает, что проявляет заботу и пытается исправить сломанное, что помнит почти забытые имена и голоса, и надеялся, что все это станет правдой.

Мальчик нахмурился.

— Почему было бы очень жаль?

«Мы бьемся отчаяннее, когда на кону стоит то, что мы ценим больше собственных жизней», — ответил Джем. — «Парабатай — это сразу и лезвие, и щит. Вы подходите друг другу не потому, что одинаковые, а потому, что ваши различия объединяются в нечто целое, формируя лучшего воина для служения высшей цели. Я всегда верил, что вместе мы были не просто сильнее, но и гораздо более эффективными, чем любой из нас мог бы быть поодиночке.»

Улыбка медленно прорезалась на лице мальчика, будто солнце неожиданно взошло на горизонте.

— Мне бы хотелось так, — протянул Джонатан Вейланд, и быстро добавил, — чтобы стать великим воином.

Он внезапно поспешил изобразить высокомерие, как будто он или Джем могли интерпретировать его слова как желание принадлежать кому-то. Этот мальчик был помешан на схватках вместо поисков новой семьи. Лайтвуды, ожесточившиеся против вампиров, вместо того, чтобы проявить хоть толику доверия, вампир, держащий друзей на расстоянии — каждый из них нес свои раны, но Брат Захария не мог не гневаться на них за эту привилегию — возможность испытывать боль. Все эти люди пытаются избавиться от чувств, пытаются заморозить в грудных клетках сердца до тех пор, пока холод не покроет их трещинами и не разобьет. В то время как Джем готов был обменять все свое холодное будущее хоть на один день с теплым сердцем, чтобы испытать любовь, как прежде. Но Джонатан был всего лишь ребенком, который по-прежнему пытался добиться одобрения своего сдержанного отца, даже тогда, когда смерть сделала эту задачу невозможной. Джем должен был быть добрее к мальчику. Он подумал о скорости ребенка, о его бесстрашном ударе незнакомым оружием, и этой ночи, когда вокруг лилась кровь и царила неразбериха.

«Я уверен, что ты станешь великим воином», — заверил его Джем.