Сын цирка

Внутренним взором миссионер ясно видел, как Ариф Кома не мог поднять черных глаз, чтобы встретить жесткий взгляд Вероники Роуз, которая неотрывно всматривалась в подвергшегося обрезанию турка.

— Должно быть, это ужасно больно. А ты честно не плакал? — говорила Вера.

— Это бы опозорило мою семью, — повторил Ариф.

Мартин Миллс мог бы поклясться, что сосед по комнате вот-вот расплачется, потому что он уже видел, как плакал Кома. Вера тоже догадывалась об этом.

— Но сейчас-то можно плакать, — сказала она мальчику.

Ариф отрицательно покачал головой, но слезы уже капали у него из глаз. Вера платочком стала вытирать глаза мальчика. На какое-то время Ариф полностью прикрыл лицо этим платочком. Мартин знал, что он сильно пах духами. От этого запаха сына иногда тошнило.

— Я закажу индюшку. Я закажу индюшку. Я закажу индюшку, — молился миссионер.

Брат Габриэль успокоился: молитва произносится твердым голосом. Как странно, но звук ее напомнил о голубях, которые маниакально усаживались ночевать на карнизы.

Два разных не спящих мужчины

Доктор Дарувалла тоже читал газету «Таймс оф Индиа», только свежий номер. И если Мартину Миллсу бессонница этой ночи казалась порождением адских мучений, то доктор пребывал в приподнятом настроении — ненавистную ему газету Фарук использовал как стимулирующее средство. Ничто не наполняло его большей яростью, чем критические обозрения нового фильма об Инспекторе Дхаре. Один заголовок чего стоил: «Обычное идиоматическое словосочетание Инспектор Дхар». Такое название способно привести читающего в бешенство.

Обозреватель принадлежал к тому типу комиссаров от искусства, которые никогда не унизятся до того, чтобы сказать хоть одно доброе слово о любом фильме из этой серии. Дерьмо щенка в клетке, которое помешало Фаруку пробежать статью в газете до конца, сыграло благодатную роль, поскольку избавило доктора от одной из форм самонаказания. Уже первое предложение было достаточно отвратительным: «Проблемой Инспектора Дхара является его цепкая пупочная связь с образами в первых сериях картины». Фарук почувствовал, что черная энергия одного этого предложения, возбудив его негодование, позволит ему писать всю ночь.

— «Пупочная связь»! — заорал Дарувалла.

Затем доктор опомнился и одернул себя: нельзя будить Джулию, которая и так на него злилась. Фарук еще раз использовал газету «Таймс оф Индиа», подложив ее под пишущую машинку, чтобы она не дала стучать ей о стеклянную поверхность стола. Он расположился для работы в столовой, поскольку в такое позднее время не могло быть и речи об использовании письменного стола в спальне.

До этого он никогда не пробовал писать в столовой. Стол со стеклянной поверхностью оказался слишком низким. Он не удовлетворял Фарука и в качестве обеденного стола. Скорее это был кофейный столик, поскольку для того, чтобы обедать за ним, приходилось садиться на пол на подушки. Сейчас, пытаясь устроиться поудобнее, Дарувалла сел на две подушки и положил локти на края пишущей машинки. Как врач-ортопед Фарук осознавал, что такая поза неблагоприятна для спины. Кроме того, его отвлекали собственные скрещенные ноги и голые ступни — он их видел через стеклянную поверхность стола. Некоторое время доктор посвятил размышлениям о том, что Джулия, по его мнению, несправедливо злилась на него.

В клубе Рипон они пообедали быстро, переругиваясь между собой. События дня оказалось трудно суммировать. У Джулии сложилось впечатление, что в рассказе о дневных происшествиях муж утаивает слишком много интересной информации. Она готова была всю ночь обсуждать вопрос о том, что Рахул Рай — это убийца-рецидивист. Кроме того, Фарук полагал «неподходящим» ее участие в ленче вместе с детективом Пателом и Нэнси в клубе Дакуорт и это ее тоже возмущало. В конце концов там ведь должен быть и ДжонД!

— Я попросил Джона прийти на ленч из-за его хорошей памяти, — заявил Дарувалла.

— Можно подумать, у меня память отсутствует, — ответила Джулия.

К сожалению, Фарук не смог дозвониться до Джона. По телефону он передал сообщения в отели «Тадж» и «Оберой» относительно важного ленча в клубе Дакуорт, однако Дхар не объявился. Должно быть, актер все еще дулся на него из-за происшествия с братом-двойником, хотя и не признавался себе в этом.

Что касается устройства бедняжки Мадху и обезображенного слоном Ганеши в цирк «Большой Голубой Нил», то Джулия ставила под сомнение мудрость желания Фарука участвовать в этом «драматическом вмешательстве» в их жизнь. Почему это прежде он с такой активностью не делал сомнительных шагов по спасению нищих калек и девочек-проституток? Дарувалла был сильно раздражен, поскольку и сам уже страдал от дурных предчувствий. Джулия критически отнеслась к сценарию, который доктор изо всех сил старался начать писать. Ее поразило стремление Фарука в такое время заниматься проблемами своего творчества. Сказанное подразумевало, что он эгоист, думает только о своем сценарии, когда в жизни других людей столько насилия и травмирующих душу событий.