Сын за сына

Небольшая тяжесть в груди. Томми начал прерывисто дышать, закрыв глаза руками и не убирая ладони, держа их как ширму. Так возникла темнота. Он дышал; темнота была всепоглощающей, совершенно беспросветной. Куда направляется Моника?

Стук сверху. Стук костыля Моники там, наверху. Ей нужна помощь с туалетом.

12

Стокгольм

Словно голова на ножках из детского рисунка. Женские ягодицы перед ним на уровне глаз. Стринги едва просматриваются. Держась за шест правой рукой, она наклонилась вперед. Их взгляды встретились – перевернутая картинка. Ингмарссон отвел глаза.

В помещении на максимально возможном расстоянии друг от друга сидели только он и еще трое мужчин. Майлз узнал их всех, но узнавание здесь не поощрялось – в приоритете была полная анонимность.

Девушку у отполированного шеста звали Санна. Новенькая, тридцать с чем-то, старше других, особенная. В чем отличие, он не понимал; может быть, движения или энергетика? Или длинные ноги? Нет, что-то другое, что-то неуловимое… Она не вписывалась по типажу, ее не должно здесь быть.

Женщина вывела его из равновесия, другие стриптизерши не производили на него такого эффекта. Но эта…

Майлз разглядывал Санну, ее короткие светлые волосы, красные губы, кожу молочного цвета… За всем этим жила радость, мир для Санны олицетворял собой свет…

В пиджаке завибрировал мобильный, Ингмарссон судорожно ответил.

– Да?

– Здорово, Ингмарссон.

Снова Томми. Он точно знал, когда лучше не звонить.

– Здорово, Томми.

– Как дела?

– Ничего.

– Что значит «ничего»?

– Понятия не имею.

Томми закашлял прямо в ухо Майлзу.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Обедаю.

– Где?

Связь то и дело прерывалась. «Наверное, Томми использует гарнитуру в машине», – думал Майлз.

– В городе.

– Нравится?

– Что?

– Обед. Еда вкусная?

– Да, вполне.

Громкий гудок. По-видимому, какая-то из проезжавших рядом машин.

– Что ты ешь?

– Что я ем?

– Да, что ты ешь?

Майлз рассмеялся.

– Странные ты вопросы задаешь, Томми!

– Ведь нет ничего странного в вопросе о том, что ты ешь. Что в этом странного?

Санна сидела на корточках, широко расставив колени, и сосала большой палец – туда, сюда, туда, сюда.

– Да нет, ничего.

– Так что?

– Пасту, – соврал Майлз.

– Паста… Это вкусно, Ингмарссон.

– Ага.

– Можно все, что угодно, говорить об итальянцах, но в приготовлении еды… Какого хр…

Майлз услышал протяжный гудок на другом конце и потом голос Томми, ругавшегося себе под нос. Затем тот вернулся к разговору:

– Ингмарссон, ты здесь?

– Да, да.

– Почему люди так делают? Вот так ездят, меняют полосу, не включая поворотник?

– Не знаю.

– Если б я работал в дорожной полиции, то перестрелял бы всех.

– Понятно.

– Я серьезно.

– Хорошо, хорошо, Томми.

Майлз ждал, когда прояснится цель звонка.

Томми откашлялся.

– А ля стриптиз?

– Что, извини?

– Никаких извини. У тебя в меню паста «а-ля стриптиз»?

Это было так же унизительно, как удар между ног. Ингмарссон потер под носом.

– Можно и так сказать, – пробормотал он.

– Думаешь, меня это колышет?

– Нет, не думаю.

– Верно. А других, может, и да.

Санна на спине, качает бедрами вверх-вниз, черные лаковые сапоги блестят.

– Так что не светись, Ингмарссон.

– Я так и делаю.

– Нет, не делаешь.

Майлз не понимал, о чем он.

Санна приподнимает ягодицы, трусики съезжают вниз.

– Забей на это.

– Забить на что?

– На все. Забей на расследование.

Трусики вертятся вокруг ее указательного пальца, неспешно и красиво. Потом она отпускает их. Кружась, они улетают в темноту. Майлз провожает их глазами. В голове у него звучит шум лопастей винта из какого-то старого военного фильма: шух, шух, шух.

– Чего?

– Просто сиди и притворяйся, что работаешь. Не напрягайся.

– Почему это?

– Потому что я так сказал. Гунилла и Эрик Страндберг напортачили с делом. Если ты добьешься успехов, их память будет запятнана, вот как-то так. Я не хочу этого. Они были моими добрыми приятелями, хорошими полицейскими.

Санна сидит на корточках в середине сцены, ноги широко разведены, демонстрирует Ингмарссону все самое интересное.

– Копы покрывают копов, верно?