Сыновья

Так, теперь звук чистый, никаких помех. Музыка из «Летучей мыши». Он снял с себя наушники и надел их отцу.

— Слышишь?

Карл Брентен слышал и изумлялся, но не произнес ни слова.

— Ты не слышишь?

Брентен только поднял руку и сделал знак сыну — помолчи, мол. Во мраке, в который он был погружен, он слышал музыку. Потрясенный, он прошептал:

— Чудо!

— Что ты скажешь на это открытие, а? — в упоении спросил Вальтер. — Слушать можешь, когда хочешь, и все, что хочешь. Речи, целые оперы, драматические спектакли. Но кристалл не трогай. Не то тебе придется опять водить по нем иглой до тех пор, пока звук не станет чистым.

— А он стирается от употребления, этот… кристалл? — спросил отец.

— Нет, никогда, папа.

В этот день отца ничего больше не интересовало. Он ни на минуту не хотел расстаться с наушниками. Если Вальтер о чем-нибудь заговаривал, он тотчас же останавливал его:

— Тш-ш! Тш-ш! — Он поднимал руку: — Поют из «Нищего студента». Хорошие голоса. Очень хорошие!

Когда кончилось время посещений и Вальтер стал прощаться, отец только коротко пожал ему руку. Наушников он не снял.

С улыбкой покинул Вальтер больничную палату.

По дороге домой он вспоминал, о чем они с отцом обычно разговаривали в прежние посещения.

Как-то Вальтер рассказал, что Эрнст Тельман стал председателем Центрального комитета коммунистической партии, ее вождем, следовательно. Карл Брентен был горд, что Тельман — «один из наших», как он сказал, — стал во главе партии. Он, мол, всегда говорил, что Тельман — прирожденный вождь. События, которым раньше отец не придавал никакого значения, теперь приобретали в его глазах особую важность. Да, сказал он в прошлый раз, когда Вальтер был у него, хорошо, очень хорошо, что во главе партии стоит нынче такой стойкий человек, с такой светлой головой, как Тедди.

Говорили они и о предполагающейся реорганизации партийной работы в заводских ячейках. Карла Брентена интересовало, как эта реорганизация отразится на политической работе, он беспокоился, понимают ли коммунисты, что центр тяжести пропаганды надо перенести на предприятия, и, прежде всего, на крупные. Отец не уставал расспрашивать о новостях, задавал все новые и новые вопросы. А сегодня маленький детекторный аппарат все вытеснил.

III

Однажды Эрнст Тельман приехал в редакцию партийной газеты. Переходя из комнаты в комнату, он здоровался с каждым товарищем в отдельности. Высокий, широкоплечий, несколько переваливающейся походкой вошел он и в комнату, где работал Вальтер.

— Слышал, что ты редактором заделался. — Тельман пожал руку Вальтеру. — Смотри, сынок, не закисни за письменным столом, бывай почаще среди рабочих, на заводах и собраниях.

Вальтер в упор посмотрел ему в лицо, в светлые лучистые глаза.

— Я так и делаю, товарищ Тельман, будь уверен.

— Как поживает твой старик? Все еще свертывает сигары?

— Увы, теперь он не может этим заниматься, — ответил Вальтер. — Вот уже полтора месяца, как он в больнице. Почти полностью ослеп.

Тельман молчал. О чем-то думал. Потом сказал товарищам, сопровождавшим его:

— Отличные сигары делал Брентен.

Они вышли. В коридоре Тельман спросил Эриха Кланнера, ведавшего организационным отделом.

— Мне кажется, что я читал в каком-то отчете, будто бы Брентен не активен сейчас? Я не ошибаюсь?

— Да, это верно.

— Но там ни слова нет о том, что у него с глазами такая тяжелая история.

— Я этого не знал, — извиняющимся тоном сказал Кланнер.

Вечером, на собрании у Загебиля, где выступал Тельман, к Вальтеру подошел широко улыбающийся Эрнст Тимм и крепко обнял его.

— Редактором, говорят, ты стал? Вот здорово! Рад за тебя, Вальтер!

— А ты, Эрнст? Где ты подвизаешься?

— Счастлив, когда никто этого не знает, — усмехнувшись, шепотом ответил Тимм.

— Старое занятие?

— Ну, ясно!

Вальтер разглядывал друга. Тот завел себе маленькую бородку. А к нему идет. Вальтер наклонился через стол и зашептал:

— С этой тросточкой… Тебя вполне можно принять за шпика, Эрнст.

Тимм рассмеялся:

— Вот и хорошо! Так сказать — антифилер.

Вальтер с изумлением смотрел на ровные белые зубы друга.

— Ты все еще трезвенник? — спросил Тимм.

— Теперь уж отступаю иногда, — признался Вальтер.

— Вот это дело. В таком случае, после собрания отпразднуем нашу встречу. Ты должен рассказать, как было в каталажке.

— О-ох, Эрнст, это неинтересно. Есть более важные дела, о которых стоит поговорить. Кстати, спасибо за чудесную книгу, что ты прислал мне.

— Понравилась?

— Я, конечно, ее знал, но Тиля Уленшпигеля можно бесконечно перечитывать. Я получил ее за день до суда. И, поверь мне, она занимала меня гораздо больше, чем предстоящая комедия судебного процесса.

Около полуночи Эрнст Тимм и Вальтер Брентен сидели в одном из кабачков на Гусином рынке за бутылкой мозельского вина.

Вальтеру все-таки пришлось порассказать о годе своей жизни за решеткой. Но и о Кат поведал он другу, и о том, что у него родился сын, и о своем отце. Эрнст Тимм был внимательным и терпеливым слушателем — Вальтер знал это еще со времен их первого знакомства.

— Ну вот, я тебе и рассказал все, что было на душе. Очередь за тобой. Я совершенно ничего о тебе не знаю.