Сыщик

Он ощутил даже легкую зависть: черт побери, как мало нужно иным людям для счастья?! Этот юнец сейчас наверняка чувствует себя Ротшильдом…

Ну вот, не подлежало сомнению, что теперь он стал самым что ни на есть желанным и приятным гостем. Пора полегоньку переходить к главному предмету его интереса…

— Сейчас… — пробормотал Кубичек, все еще баюкая в кулаке золото. — Я вам все старательно запакую…

— Сделайте одолжение, — сказал Бестужев. — Я могу выкурить здесь папиросу?

— О, разумеется! Только, с вашего позволения, я открою окно. — Он привычно отворил створку. — Надобно вам знать, Адольф не терпит табачного дыма, у него к тому же не все в порядке с легкими, и я пускаю дым на улицу… Вот, извольте, это у нас вместо пепельницы… — Он поставил на подоконник баночку из-под сухих красок, наполовину полную окурков дешевых папирос.

Бережно спрятав золотые в карман, взял оберточную бумагу, шпагат и принялся упаковывать акварели, перекладывая их подходившими по размеру рекламными листочками какого-то крупного универмага. Бестужев щелкнул портсигаром. Приоткрытое окно как нельзя более отвечало его планам — можно было, не вызывая ни малейших подозрений, осмотреть улицу. Вполне житейская картина: человек курит у окна, Кубичек, как выяснилось, проделывал это неоднократно, что может быть естественнее…

Неширокая улочка была пуста. Только осанистый полицейский в смешной шляпе с петушиными перьями, с тесаком на боку, заложив руки за спину, неторопливо шествовал с грозно-бдительным видом, свойственным его собратьям по ремеслу в любом уголке света. Да Густав ссутулился на облучке. И никого больше. Улица великолепно просматривалась в обе стороны, и любого преследователя, вздумавшего следить за входом в пансионат, удалось бы высмотреть сразу. Нет, никакой слежки.

Стукнула входная дверь, и кто-то возбужденно воскликнул еще в прихожей:

— Густль, мы крезы! Целых две кроны! Он купил обе акварели.

Вслед за тем в «студию» ворвался длинноволосый и бородатый субъект, отмеченный той же артистической небрежностью в одежде (а проще говоря, бедностью таковой) и, победоносно демонстрируя две небольших серебряных монетки, продолжал сгоряча:

— Две кроны, Густль! Можно будет в лавке…

Только теперь он заметил Бестужева (торопливо гасившего папиросу в импровизированной пепельнице) и смущенно умолк. Деланно откашлялся, зажал монеты в кулаке.

— Вот это и есть автор работ, — сказал Кубичек. — Мой друг Адольф Шикльгрубер.

— Готлиб Краузе, — поклонился Бестужев.

Он сразу определил, что художнику, несмотря на старившую его окладистую бороду и длинные волосы, было не более двадцати: Аргамаков охарактеризовал очень точно, действительно занятный молодой человек с внутренним огоньком в глазах и лихорадочным румянцем на щеках, свойственным людям с больными легкими.

— Я только что осуществил еще более успешную сделку, Ади, — ухмыляясь во весь рот, сообщил Кубичек. — Господин Краузе был так любезен, что приобрел твоих работ на пятьдесят крон золотом. Да-да, я не шучу. — Он гордо продемонстрировал только что полученные от Бестужева монеты.

На лице юного бородача удивление понемногу сменилось блаженством. Бестужев, имевший кое-какое представление о нравах и пристрастиях богемы, радушно предложил:

— Господа, а не послать ли в лавку за вином в честь хорошей сделки и приятного знакомства? Должна же здесь быть какая-нибудь служанка?

— О нет, ни в коем случае! — энергично запротестовал Шикльгрубер… — Знаете, герр Краузе, когда я пять лет назад сдал экзамены в реальном училище, мы с товарищами отметили это пирушкой с вином… и переусердствовали так, что меня, лежащего на дороге, утром разбудила проходившая доярка. С тех пор я дал себе клятву в рот не брать спиртного. Конечно, если Густль…

— С удовольствием! — воскликнул Кубичек, явно не страдавший свойственным его другу пуританством.

Бестужев расстался еще с несколькими серебряными монетами. Кубичек отправился за служанкой, очень быстро на освобожденном от нот ветхом столике появилась бутылка вина с двумя бокалами, чашка кофе для Шикльгрубера и небольшой кулек с финиками (лавка, должно быть, занималась и колониальными товарами). Вооружившись огромным старинным штопором, Кубичек с большой сноровкой извлек пробку из бутылки дешевого мозельского. Бестужев ухмылялся про себя. Пользуясь профессиональной терминологией, он самым успешным образом здесь легализовался. Вот только за все это время так и не появился Штепанек, коему вроде бы полагалось тут обитать, — а в спальню не заглянешь без надлежащего предлога…

Бокалы звякнули не особенно и мелодично.

— Вы откуда будете, Готлиб? — поинтересовался Кубичек, решив очевидно, поддержать светскую беседу. — Выговор у вас не прусский… да и трудно представить пруссака, покупающего картины. Скорее уж Саксония?