Сыщик, ведьма и виртуальный покойник

- И что же ты собираешься сегодня сотворить?

- Нечто весьма особенное, - ответил я. - Думаю, что на тебя это произведет сильное впечатление.

Если, конечно, что-то еще способно производить впечатление на этих людей. Они все настолько пресыщены, что ничто не может надолго удержать их внимание. Их искусство далеко от жизни, в нем нет ни страсти, ни даже идей. Они томятся скукой, и я был бы счастлив разнести вдребезги их самодовольство. Мне страшно хотелось притащить сюда мой старый материал картины, написанные еще до тюрьмы - и продемонстрировать этим трём всадникам авангарда, что такое настоящее искусство. Однако понять его они все равно не смогут. Для того, чтобы понимать высокое искусство, следует для начала иметь душу.

Пока я предавался размышлениям, мои соседи обратились к выборочному обсуждению длинного списка лиц, озаглавленного: "Люди искусства, которых мы ненавидим". В данный момент они поливали помоями творчество хореографа Эрмегард Ван-Гельдер, в совершенстве овладевшей одним единственным па. Я хотел, было, присоединиться к их хору, но передумал - Эрмегард была слишком легкой мишенью для критики. Балерина построила всю свою сценическую карьеру на вращении, которое лично у меня вызывало тошноту в самом буквальном смысле. Выйдя впервые не сцену, она вращалась без передыха полтора часа. После того, как Национальная академия Искусств предоставила ей грант, она наняла целую команду танцовщиков, которые толпой вываливали на подмостки и скопом кружились всё те же проклятые полтора часа. Национальный фонд поощрения искусств, будучи потрясенным достижениями Эрмегард, отвалил ей по-настоящему большой куш, который позволил ей нанять оркестр, приобрести яркие костюмы и призвать под свои знамена еще один батальон танцоров. Вся эта орава выходила на сцену и проделывала знаменитое вращение.

Троица продолжала препарировать творческие достижения Эрмегард, а я попытался отыскать в толпе гостей своих помощников. Оказалось, что они уже заняли отведенные им позиции. Мне они не понравились, поскольку слиться с окружением, как я того хотел, им не удалось. В следующий раз, когда мне понадобятся охранники, надо будет обязательно лично проверить, как они выглядят в смокингах. Сейчас же они больше всего - несмотря на щегольские наряды - походили на вышибал из дешевого бара. Однако несмотря на это, их, похоже, пока не заметили.

Я посмотрел на Синтию, которая выступала координатором деятельности рабочей силы, нанятой мною для проведения выступления. Синтию уже успели заметить - но совсем по иной причине. Черное платье, рыжие волосы, алые губы, туфли на шпильках из слоновой кости, сверкающие зеленые глаза и лицо, расписанное так же тщательно, как Сикстинская капелла, не могли остаться без внимания. До чего же приятно работать с профессионалом! Синтия на мгновение встретилась со мной взглядом и послала сигнал, что все О`кей. Прекрасно!

Болтовня рядом со мной смолкла, когда в группу влилась Тереза Санчес. Ярко-красное платье Терезы кричало: "Я жажду быть в центре внимания!", но манера держаться говорила о том, что она не была полностью готова к этой роли.

- Привет, - бросила она, стараясь казаться более уверенной, чем была на самом деле.

Грин претворилась, что не заметила её появления, а Фа презрительно фыркнула. Тереза спала с одним из членов Комитета по предоставлению грантов, и её никто не любил.

- Весьма любопытное произведение, - произнес "Йе", небрежно махнув рукой в ту сторону, где висела картина Терезы.

Он сделал акцент на слове "любопытное", и вся фраза сразу приобрела покровительственное звучание. "Йе" посмотрел на меня, как бы давая понять, что мяч теперь на моей стороне.

- А по-моему работа просто великолепная, - сказал я, послав Терезе улыбку.

"Йе" изумленно заморгал, у Грин отвисла челюсть, а Фа посмотрела на меня, как на умалишенного.

- Я думаю, что в этой пустой глазнице больше реализма, чем во всех полотнах написанных с 1950-го года.

Тереза, судя по её виду, была тоже слегка удивлена и не знала, как отнестись к этому внезапно забившему фонтану похвал. Я взял её под руку и повел к картине, распространяясь по пути о прекрасной композиции, о тонком выборе темы, о захватывающем дух освещении, о текстуре, которая столь удачно передаёт цвет и вид разлагающегося трупа. Мне не составляло труда хвалить картину, поскольку я действительно верил в то, что говорил. В Терезе была искра Божья, и она умела выражать свои страсти на холсте, чего я не видел уже много, много лет.