Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

– Который нас с барином в плену держал. Его через год после нашего обмена поймали. Ну и отправили в Сибирь. А вскоре и я по этапу пожаловал. Спасибо вашей матушке. И сволочи этой, Нинке. Её одну из всех крепостных барин тогда не продал. Уж больно кухарила хорошо. С собой в Петербург взял. Вместе с ней мы за ним ухаживали. Ну и как-то сошлись… А когда барин объявил обоим вольную, а мне десять тысяч отвалил, стала она меня в церковь волочь, женись да женись. А она же старуха, уже тридцать годочков ей было. Одним словом, послал я её туда, куда Макар телят не гонял. А она обиделась, осерчала. И когда огласили завещание, выяснилось, что вам, барчукам, одни медальоны с портретом, а барыне вообще шиш с маслом. Нинка заявила, что это я деньги барина украл. В полиции били меня кнутом. А я ведь ни копейки не взял. И сообщить, где деньги барина, при всем желании не мог. Потом суд. Десять тысяч мои консыфсковали…

– Конфисковали….

– Точно, именно так. Барыне их отдали. А меня сюда. Чугунки тогда не было, шли сюда целый год. Плохо мне пришлось по дороге. Одни воры и убийцы со мной шли, и меня они за последнего халамидника[28] держали. Но в Москве на каламажне соединили нас с другой партией. В ней было десяток горцев. А среди них Ахмет. Присудили ему бессрочную каторгу. Вот я к нему и прибился. И хоть горцев всего десяток было, держались они вместе и готовы были до смерти биться за себя. Потому наш брат, русак, их побаивался. А заодно и меня. Ну а здесь мы потихоньку всю каторгу под себя и подмяли. Меня горцы майданщиком[29] поставили. И деньги потекли рекой. Срок у меня был небольшой, пять лет. Как отсюда вышел, здесь же ссыльным и остался. Женой обзавелся, детишками. Прикупил земли. Тысячу десятин.

– Сколько-сколько?

– Тысячу. Земля тут копейки стоит. А я на ней пшеницу и рожь сею, а урожай на корм каторги продаю. А ещё извозом занимаюсь. Но главный доход все равно от арестантов. Водка, табак, карты.

– А что горцы твои? До сих пор живы?

– Я помог им сбежать. Лишь двоих буряты поймали.

– Кто?

– Местные жители. Косоглазые. Им за шкурку белки по полтине платят, а за мертвого каторжника по рублю. Вот они и свирепствуют. Ладно, я пойду.

– Погоди! Дело у меня к тебе. Но сперва поклянись, что отцовские деньги себе не присвоил.

– Клянусь. У меня и возможности-то не было. Он их завсегда в саквояже держал, деньги эти. А саквояж запирал в бюро, что в спальне стояло, на ключ. Его носил на шее.

– А куда он с саквояжем ездил?

– К ювелиру, когда медальоны заказывал.

– Ещё куда?

– Столько лет прошло. Не помню…

– А на кладбище Смоленское брал саквояж?

– Туды он обычно без меня катался. Шутил, что надобно к одиночеству привыкать, так как на кладбище предстоит лежать без меня.

– Вот что я скажу, Васька. Отец мой те деньги в бриллианты обратил и на Смоленском кладбище спрятал. А где именно, в медальонах зашифровано.

– Что ты говоришь? И где эти медальоны?

– Мой вот. А Сашкин – у него.

– Сашка-то хоть на свободе?

– Да, живет припеваючи, ломбард держит.

– Ломбард – дело хорошее.

– Сашка тот ещё жук. Главный мне враг. Если бы не он, был бы я на свободе. Поможешь мне сбежать? Отец спрятал сто тысяч, не меньше. И только я знаю где. Десять тысяч выплачу тебе.

– Что ж. Деньги большие. Тут надо думать.

– Думай. Только быстро. Я уже почти полтора года сижу.

– Это разве срок? Дело-то идет к зиме. А бежать лучше по весне. Так что посиди здесь полгодика. И да… Никому про наше знакомство не говори. Даже корешу своему Курносову.

* * *

1873 год

Проснулась Соня около полудня. Одевшись в халат, вышла в столовую, где за самоваром сидели Дерзкий с Кешкой, тоже поздно вставшие с постели.

– Я в кухмистерскую сходил, накупил ватрушек. Присаживайтесь, Соня, – сказал Чванов.

– Какие у нас планы? – спросила девушка.

– Я в третью гимназию пойду, – заявил Кешка.

– Куда-куда? – округлила глаза Соня.

– У меня там дворник знакомый, кости мне продает, – объяснил мальчик.

– Нет! – грохнул кулаком по столу Дерзкий. – Никуда ты не пойдешь. Ты что, забыл, что тебя полиция ловит? Останешься с Соней и будешь учить буквы.

– Так Василий Павлович осерчает. И больше кости не продаст.

– И не надо. У тебя теперь есть отец. Он о тебе позаботится.

– Спасибо, но весь век сидеть на твоей шее мне совесть не позволит.

Дерзкий с Соней дружно расхохотались Кешкиной тираде, явно подслушанной у кого-то из взрослых. С собой на кладбище брать Кешку Дерзкий изначально не собирался. Но и отпускать его в Соляной переулок было опасно. Придется идти с мальчиком.

– Ты идешь со мной.

– Мамку вызволять?

– Нет, сперва надо выправить новые документы. Тебе, мне, мамке. Я знаю человека, который поможет. Он здесь живет, недалеко…

– Я с вами! – закричала Соня.

– Нет, Сонечка, вам с нами нельзя, – с нежностью в голосе сказала Дерзкий.

– Но почему? Я так хочу вам помочь.

Дерзкий улыбнулся. Влюбленность девицы он почувствовал сразу после признания о побеге с каторги. И, собственно, был бы совсем не прочь с Соней позабавиться. Но потом. Потом! Сперва надо вырыть отцовский клад.