Сыск во время чумы

Теперь лишь Архаров вспомнил – рассказывали, будто эту Салтыкову выставляли на эшафоте, обряженную в саван, а на груди табличка: «Мучительница и душегубица». И то – чуть ли не полтораста душ крепостных на тот свет отправила, и секла, и кипятком шпарила, как только не изощрялась.

– Пойдем, сударь, – сказал Шварц. – Дельце свое я сделал.

– Полагаешь, на том свете зачтется? – с самого его удивившей насмешкой спросил Архаров.

– Это не мне разбирать. Я поставлен за порядком смотреть, – чуть ли не снисходительно объяснил немец. – Порядок же таков, что госпожа Салтыкова не имеет права помирать от голода. Ежели более некому ее кормить, сие становится обязанностью полиции.

Архаров опять вспомнил беглого обер-полицмейстера Юшкова. Знал ли тот, сидя у себя в подмосковной, что его учреждение обогатилось еще одной обязанностью?

– Подожди меня, Карл Иванович, – попросил он. И пошел туда, где заметил монахинь. Вряд ли они совсем сбежали – скорее всего, скрытно наблюдали.

Оказалось их не две, а даже три. Архаров пошел к ним медленно, всем видом показывая, что не злодей.

– Бог в помощь, матушки, – сказал он им. – Я инокиню одну ищу, имени и прозвания не ведаю, а есть у нее крестник, он во Всехсвятской церкви дьячком.

– Это вам матушка Сергия надобна, – сказала та из монахинь, что постарше. – Она в затворе сидит. К ней пускать и ее звать не велено.

– А крестник-то ходит?

– Крестника отец Авраамий благословил ходить.

– Давно ли вы, матушки, его видели?

– На Иоанна Богослова, поди, – отвечала, подумав, старшая из матушек. Это был тот самый день, когда экспедиция графа Орлова под колокольный звон въехала в Москву.

– Нет, он и после того был, – возразили ей.

Стали перечислять святых, которых Архаров знать не знал и потому день их памяти самостоятельно установить не сумел бы. Сошлись на том, что видеть-то дьячка видели, но не в это утро.

Архарову очень хотелось расспросить инокиню, но он уже понял – и близко не подпустят.

Запомнив имя инокини и даже окошко ее кельи – хотя поручиться, что удалось точно его определить по единому взгляду молодой монахини, он не мог бы, – Архаров вернулся к Шварцу.

– Коли ищете кого из родных, могу способствовать, – сказал немец. – Священник отец Авраамий мне весьма обязан. Коли еще жив, в просьбе не откажет.

– А чем ты, Карл Иванович, ему услужил?

– У него в храме оклад с образа унесли. Я отыскал.

Архаров посмотрел на немца с уважением. Полицейский служащий… должно быть, и сыску обучен?…

Он совсем было вздумал взять сейчас немца с собой, найти подходящее местечко – да хоть бы и на опустевшей паперти присесть! – и рассказать ему про свою погоню за сундуком. Но природная подозрительность вкупе с благоприобретенной удержали его.

Он ведь знал о Шварце лишь то, что слышал от взбудораженных зевак, а у тех самое доброжелательное слово, какое для него нашлось, было «аспид».

И Архаров промолчал.

Немец осведомился, может ли он чем быть полезен своему любезному спасителю. Архаров соврал: нет, весьма благодарен, но в помощи не нуждается. И Шварц, сказав, что при необходимости может быть отыскан на Никольской, где имеет местожительство в доме вдовы Волошиной, уковылял.

Архаров посмотрел ему вслед и хмыкнул. Это ведь ковылял прочь источник ценнейших сведений. Шварц, живя в этой части Москвы, наверняка знал всех, кто скупает краденое, кто торгует провиантом, возможно, знал и дьячка Устина Петрова. Но многое стояло между ними, Архаровым и Шварцем. Со стороны Шварца – вполне понятное недоверие к молодому гвардейскому офицеру, сующему нос в его вотчину. Со стороны Архарова – подозрительность, вызванная как раз сдержанностью Шварца. Да еще разумной мыслью: не может быть, чтобы весь народ взъелся на немца совсем без повода…

Левушка, стоя у храма, уже весь извелся, хотя ждал не так уж долго. Петров не приходил, а попытка расспросить о мастеровом Митьке отца Киприана успехом не увенчалась: священник тут же вспомнил, что покойный митрополит относился к этому сбору денег и суете перед надвратным образом достаточно сурово. Кабы не бунт, не смерть митрополита – он бы, может, и позволил себе теперь некоторое вольнодумие и откровенность – тем более, что на ночь у него же в храме сундучок и запирали. Но рассказывать гвардейскому офицеру, как привечал блаженненького мастерового, отец Киприан не пожелал. Теперь это могло выйти боком.

Отец Киприан мог бы стать свидетелем изъятия сундука – ему сообщили о приезде митрополита, и он поспешил к воротам, чтобы хоть самолично препоручить сундук рассерженному владыке Амвросию.

Увидев, что за каша заваривается у ворот, священник благоразумно скрылся. Но слышал, как при нем очевидцы говорили, что сундук был выхвачен из бучи и водворен в митрополичью карету.

– Точно ли в карету? Ты не ослышался? – и Архаров пошел искать священника.

Тот подтвердил сведения, но более ничего сообщить не мог – все, кто знал о судьбе сундука, скорее всего, погибли в бунте, во всяком случае, сопровождавший владыку Амвросия келейник и его кучер – наверняка.