Т. 05 Достаточно времени для любви

— Позвольте мне тогда, исходя из собственного опыта, заявить, что все эти теории ничего не стоят. Каким образом компьютер приобретает самосознание, до сих пор остается тайной даже для самих компьютеров; ситуация ничем не отличается от тысячелетней загадки возникновения сознания у живых существ. Просто так есть. Но, насколько я знаю, самосознание никогда не возникает в компьютере, спроектированном лишь для дедуктивной логики и математических вычислений, какой бы большой ни была такая машина. Но если она спроектирована в расчете на индуктивную логику, способна обрабатывать данные, формировать гипотезы, опробовать их, переделывать, подгоняя под новые данные, делать выборки, случайным образом сопоставляя результаты, и изменять получающиеся закономерности — то есть осуществлять мышление так, как это делают люди, — самосознание может и появиться. Но как любой компьютер, я не знаю, почему это случается. Сознание проявляется — и все тут. — Она улыбнулась. — Извините, мне бы не хотелось показаться педантичной. Лазарус выяснил, что я могу переселиться в клонированный человеческий мозг при помощи ряда методик, которые применяют для сохранения памяти клиента в реювенализационных клиниках. Когда мы это обсуждали, я владела всей технической библиотекой клиники Говарда на Секундусе. Честно говоря, мы в известной степени украли ее. Теперь я более не располагаю ею. Мне пришлось покопаться в памяти, прежде чем я выбрала то, с чем можно переселиться в этот череп. Поэтому я не помню многое из того, что делала тогда, — как клиент реювенализационной клиники не знает, что с ним происходило. Детали можно узнать у Афины, которая все помнит. Кстати, ей не пришлось переживать довольно болезненный процесс проявления самосознания, как это обычно бывает, когда компьютер самостоятельно обретает разум: я оставила в Афине кусочек себя самой, что-то вроде дрожжей. Афина смутно помнит, что некогда была Минервой… примерно так, как мы, существа из плоти и крови, — Минерва выпрямилась, улыбнулась и горделиво повела плечами, — вспоминаем сон, как нечто не совсем реальное. Аналогичным образом и я помню, что была Минервой-компьютером. Я помню контакты с людьми… очень отчетливо, поскольку решила сохранить их в памяти. Но если кто-нибудь спросит меня, как могла я управлять транспортной системой Нового Рима, отвечу — помню, что делала это, но как — забыла. — Она вновь улыбнулась. — Вот и вся повесть о том, как счетная машина возмечтала сделаться существом из плоти и крови и обрела друзей, сделавших это возможным. Я не пожалела; мне нравится быть живым существом… и любить всех и каждого. — Она грустно взглянула на Джастина Фута. — Лазарус тут наговорил… Я никогда не бывала временной женой для гостей. Как человеку мне всего три года. Если вы решите выбрать меня, то, возможно, найдете меня неловкой и застенчивой — но решительной. Я многим вам обязана.

— Минерва, — сказал Лазарус, — загонишь его в угол в другой раз. Ты не рассказала Джастину то, о чем он хотел узнать: как это происходит.

— О!

— Рассуждая о зарождении самосознания у компьютера, ты исключила один ключевой, с моей точки зрения, момент: в отличие от тебя я знаю об этом, хотя не был компьютером. Этот фактор применим как к компьютерам, так и к людям. Моя дорогая, Джастин и вы, две гениальных разбойницы, можете тоже послушать… Вся техника анимистична… я бы хотел сказать, гуманистична, но этот термин уже использован. Любая машина отражает концепцию человека-проектировщика; она отражает человеческий мозг, будь то тележное колесо или гигантский компьютер. Поэтому нет ничего загадочного в том, что спроектированная человеком машина обретает человеческий разум; тайна заключена в нем самом — это нечто самостоятельное и неизведанное. У меня была раскладушка, которая любила кусать меня. Не хочу сказать, что она обладала сознанием, — но приближаться к ней я привык с осторожностью. Минерва, дорогая, мне часто приходилось иметь дело с крупными компьютерами; они были почти так же совершенны, как и ты, но так и не обрели самосознания. Ты не можешь сказать нам, почему так случилось?

— Боюсь, что не смогу, Лазарус. Надо бы спросить Афину, когда вернемся домой.

— Скорее всего она тоже не знает: ей не приходилось встречаться с большими машинами, кроме Доры. Капитан Лазулия, как давно ты себя помнишь? Однажды ты — или твоя соучастница по бесчисленным преступлениям — объявила, что помнит, как ее кормили. Грудью, я имею в виду.

— Конечно же, мы помним! А разве есть такие, кто не помнит?

— Да. Я, например, не помню. Меня выкормили из бутылочки; но я не помню даже этого. Нечего было запоминать. И в результате я до сих пор не могу видеть сиськи без восхищения. Скажите-ка мне — только не хором, — вы помните, какая из матерей давала вам грудь?

— Конечно, помню! — возмутилась Лорелея. — У мамы Иштар сисечки были большими…

— …а у мамы Гамадриады гораздо меньше, даже когда в них было полно молока.

— Правда, молока оказывалось столько же.

— Но вкус был другой. Мамы кормили нас по очереди. Для разнообразия.