Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

— Договорились, — сказала Тристуз, — но мы не будем путешествовать, как любовники, потому что, хоть вы мне и приятны, я вас еще не настолько люблю, чтобы любить вас еще и настолько. Мы будем путешествовать как товарищи, я оденусь мальчиком, волосы у меня короткие, и мне часто говорят, что я похожа на красивого молодого человека.

— Хорошо, — согласился Папонат, — а поскольку вам нужен отдых, да и я тоже порядком устал, мы проведем отпуск в Моравии; нас ждут в Брно, в тамошнем монастыре, куда мой дядя, настоятель из Крепонтуа, удалился после изгнания религиозных братств^{157}. Это один из самых богатых и приятных монастырей в мире. Я представлю вас как своего друга, и можете не волноваться, нас все равно примут за любовников.

— Буду очень рада, — сказала Тристуз. — Обожаю, когда меня принимают не за ту, кто я есть. Едем завтра же.

XV. ПУТЕШЕСТВИЕ

Потеряв Тристуз, Крониаманталь словно обезумел. Но как раз в это время он начал приобретать известность и славу поэта, которую подкрепляла репутация модного драматурга.

В театрах шли его пьесы, толпа встречала его имя аплодисментами. Но тем временем росло число гонителей поэтов и поэзии, а их дерзкая ненависть крепчала.

Он же все больше грустнел, и, казалось, душа его покидала теряющее силы тело.

Узнав об отъезде Тристуз, он не возмутился, только спросил у консьержки, известна ли ей цель путешествия.

— Нет, — отвечала женщина, — все, что я знаю, это что она уехала в Центральную Европу.

— Понятно, — сказал Крониаманталь.

Он вернулся домой, взял несколько тысяч франков, что были у него в наличии, и на Северном вокзале сел в поезд, отправляющийся в Германию.

* * *

Назавтра, в сочельник, точно по расписанию поезд ворвался в огромное здание вокзала в Кельне. Крониаманталь с маленьким чемоданчиком в руке последним вышел из своего вагона третьего класса. Красная фуражка начальника вокзала, круглые каски полицейских и цилиндры именитых граждан на соседней платформе свидетельствовали о том, что ожидается приезд какого-то значительного лица. И верно, от сухонького старичка, дородная жена которого, раскрыв рот, с изумлением глазела на красную фуражку начальника вокзала, круглые каски и цилиндры, он услыхал:

— Крупп… Эссен… Никаких заказов… Италия…

Крониаманталь двинулся за толпой пассажиров, сошедших с его поезда. Перед ним шли две девушки; они по-гусиному широко расставляли ноги и прятали руки под короткими накидками. У одной из них на голове была крошечная черная шляпка с приколотыми букетиками голубых роз, над которыми дрожали, словно от холода, черные перья, прямые и почти целиком ощипанные. У второй шляпу из гладкого до блеска фетра нелепо украшал громадный атласный бант фиолетового цвета. Видимо, это были две бонны, потерявшие место, потому что на ходу они были буквально захвачены группой сильно накрашенных уродливых женщин со знаками Католического общества попечения молодых девушек. Чуть поодаль держались дамы из подобного же протестантского общества. Крониаманталь, который теперь оказался за одетым в зеленое толстым человеком с жесткой, короткой и рыжеватой бородкой, спустился по лестнице в вестибюль вокзала.

Выйдя на улицу, он поприветствовал одинокий собор в центре многоугольной площади, которую тот заполнял своей массой. Рядом с его махиной современные очертания вокзала терялись. Гостиницы, простиравшие свои разноязыкие вывески до самого готического колосса, тем не менее, казалось, старались держаться от него на почтительном расстоянии. Крониаманталь долго принюхивался к запаху города перед собором. Он словно потерял след.

— Ее здесь нет, мой нос учуял бы ее, нервы бы затрепетали, глаза бы ее увидели.

Он пересек город, миновал пешком укрепления и, словно подгоняемый сильным течением, двинулся вниз по широкой дороге на правом берегу Рейна. А Тристуз и Папонат, действительно приехавшие в Кельн двумя днями раньше, купили автомобиль и в нем продолжили свое путешествие; они направлялись по тому же правому берегу Рейна в сторону Кобленца, и Крониаманталь шел за ними по следу.

* * *

Наступила Рождественская ночь. Старый философ, раввин из Доллендорфа, подойдя к мосту, соединяющему Бонн и Бойель^{158}

, был сбит с ног жестоким порывом ветра. Бушевала снежная буря. Шум урагана заглушал рождественские песни, но тысячи зажженных елок сверкали огнями за стенами домов.

Седой еврей ругался:

— Kreuzdonnerwetter[25], плакал по мне «Хенхен»!^{159}.. Мороз, дружище, ты ничего не сделаешь моему потрепанному веселому телу, дай мне спокойно перейти этот старый Рейн, буйный, как тридцать три буяна. Дай мне добраться до этой доброй таверны, куда ходят боруссы^{160}. Что мне надо? Всего лишь напиться в компании святош, причем за их счет, как истинному христианину, хоть я и еврей.

Шум урагана усилился, послышались странные голоса. Старый раввин вздрогнул и поднял голову, восклицая: