Т .2 Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи.Письма

« Веселое имя Пушкина», – сказал Блок. Светлое имя, скажем мы. Думается, юный князь Шаховской, учась Александровском лицее, бродил по следам «смуглого отрока», бормотал пушкинские строки «весной в таинственных долинах». Дух светлой, доброй пушкинской ясности чувствуется, решаюсь сказать, в поэзии Странника.

За границей, окончив Лувенский университет, молодой князь стал издавать журнал «Благонамеренный» – по имени журнала, издававшегося в пушкинское время «колким» Шаховским. Зоилы не преминули осудить его за снобизм, но журнал-то был превосходный, с широко представленной в нем Цветаевой, с Ремизовым, которого другие журналы печатали редко и «стиснув зубы».

У будущего владыки Иоанна было качество, не часто, увы, встречающееся среди русского духовенства: это был интеллектуал. Помню двух таких. Одним был покойный о. Александру Шмеман, с которым мы бродили по Булонскому лесу; он выслушивал мое новое стихотворение и провожал до русской гимназии, где я пытался обучать молодежь немецкому языку. А второй здравствует: это о. Кирилл Фотиев, с которым мы вели беседы о высоких материях в летних лагерях Русского Студенческого Христианского Движения. Да, есть еще митрополит Антоний Блум, лондонский экзарх Московского патриарха, бывший парижский врач, человек большой духовности, автор богословских книг высокого уровня.

Так вот, владыка Иоанн тоже был интеллектуалом. Но немалый свой культурный багаж он не выпячивал, и его беседы по «Голосу Америки» были понятными, доходчивыми, как и его стихи. Кое-какие из его стихов запомнились. Вот одно, написанное в Висбадене:

Нам жалко нерасслышанной весны –Нерусская, она бывает краткой,Придет нежданно и уйдет украдкой,Но ею мы теперь побеждены

И арестованы ее порядком.Мелькнет она среди цветущих трав,Останутся одни желтофиоли,И нет уже привычной этой боли,И солнце на большом своем престолеУже молчит, всю истину сказав.Так мы весну теряем каждый раз.Едва придя, она уже ухолит,И мы не знаем, где она сейчас,В каких краях она, в каком народе.

Она, быть может, не забудет нас.

Очень своеобразно вот это стихотворение Странника:

В струенье света, зарожденье линийИграл с огнем проснувшийся Адам,И разливалось по земным садамНетленное сияние глициний.Средь молний белых жимолость пылала,

И небо загоралось на горах.Мы познаем в огне свое начало,Творец увидел нас, как райский прах,И сотворил небесное свеченье,Средь первых пчел в недремлющих садах.Так было человекосотворенье.

Вот еще характерные для него строки:

Не удержать земле любви нездешней,

Уходит в небо первая роса,И у сиянья розовых черешенКачает лепестки свои оса.Неслышно даже шепотов. И бликиСвое сиянье прячут, но о немНад белыми цветами земляникиМне солнце говорит своим огнем.

Две крупных вещи Странника, помнится, вызвали некоторое несогласие. Это, прежде всего, поэма «Упразднение месяца». Под месяцем автор разумел Октябрь, Октябрьскую революцию. Что последствия этого «месяца» не упразднены, он понимал, но в поэме речь шла о том, что в сознании многих людей идеология «Октября» постепенно упразднилась.

Вторым спорным произведением показалась «Поэма о русской любви». В сущности, она была новой редакцией «Упразднения месяца». Кое-кто из критиков осудил название. «Русская любовь» означала любовь автора к России – всего лишь частный случай, подумали многие.

Что еще сказать о владыке Иоанне человек? Он был на редкость привлекательным, добрым – и очень далеким от всякой узости. По контрасту вспоминаются два иерарха-аристократа, профессора Богословского института в Париже: сын министра Безобразова, и архимандрит Киприан Керн, из пушкинских Кернов. В них чувствовался педантизм, формализм. А владыка Иоанн был щедро наделен редкостным даром харизмы. Грустно, что протянутая им рука порой не замечалась или отвергалась. Но владыка, конечно, прощал невоспитанность «другого круга». А людей нашего круга в эмигрантской литературе с его уходом почти не осталось.