Та самая Татьяна

– Кому ты сказывал о дуэли?! – гаркнул я – в то время как в бытность его лакеем ни разу голос не повышал: надо отдать ему должное, прислуживал Гильо отменно.

Роль владетельного господина живо слетела с него.

Француз показался мне чрезвычайно перепуганным. Губы его прыгали.

– Уверяю вас, сир… Честное, благородное… Я беспорочный человек…

– Скажи спасибо, что я, в силу подлого звания твоего, не могу тебя вызвать – не то бы ты у меня повертелся под дулом моего «лепажа»! Но я вздую тебя палкой – так, что ты запросишь у меня пощады да расскажешь все!

Он побледнел как полотно и только приговаривал:

– Сир… Я прошу вас, сир…

И тут я снова испытал род прозрения, потому что даже для самого себя неожиданно сказал ему утвердительно – будто, безо всяких сомнений, ведал все:

– Перед нашим с Ленским поединком к тебе приходил один господин. Представился, что он якобы соседский помещик. Человек тот одет был в статское платье, однако выправку имел военную. Он расспрашивал тебя, где и когда состоится наша дуэль, и ты ему открылся… Ну, говори! Я и так все знаю!

Смесь изумления, страха и восхищения выплеснулась из его глаз, и мой вчерашний лакей пробормотал:

– Откуда вы узнали, сир?

Я понял, что направляюсь верным путем. Наклонившись к самому лицу Гильо и, едва не встряхнув его за фалды куртки, я снова вскричал:

– Сколько он тебе заплатил?!

– Пятьдесят рублей ассигнациями, – пролепетал несчастный.

Я едва не рассмеялся, вспомнив, что Зарецкому, проявившему (по его собственным утверждениям) благородство, неизвестный сулил ровно в два раза больше. Значит, на слугу неизвестный решил особо не тратиться – и в итоге не прогадал. Что значит подлое звание! Хоть и иностранец – что в нашем отечестве порой считается синонимом благородного человека.

– И что ты сказал тому господину? Признался ему, где будет дуэль и когда?

– О, да, сир. Простите меня.

– Зачем лазутчику нужны были те сведения? Он сказал?

– О, нет, сир. Никаких пояснений он мне не дал!

– А теперь вернемся к дуэли. Ты в роли секунданта стоял неподалеку от господина Зарецкого. Что ты видел?

– Я на вас смотрел, сир. Я волновался.

– Волновался?! Отчего ж?

– Я не хотел, чтоб вас убили, сир.

– Убили? Кто? Ленский?

– Да, сир.

– А другие? Ты видел, что в меня стрелял кто-то другой? Или в Ленского?

– Нет, сир.

– Припомни!

– Нет! О, нет! Я ничего не видел!

– Пятьдесят рублей – очень похоже на тридцать сребреников, не правда ли, Гильо?

– О, сир! Я так переживал за вас! И за свой поступок! Я потому и вышел из службы у вас – чтобы не видеть вас каждый день, чтобы вы ликом своим не напоминали мне постоянно о моем предательстве!

– Ну, «ликом» – это уж ты хватил, – усмехнулся я.

– И в другом я хочу покаяться перед вами, сир! – неожиданно выкрикнул Иуда из О-ского уезда. – Облегчить душу!

– Вот как? – удивился я. – Имелось еще что-то? Что ж, говори.

– Простите меня, мосье ОнегИн! Я вам в ночь перед поединком подсыпал в питие сонный порошок.

– Вот как? Для чего?

– Не знаю, сир. Меня о том просил тот самый человек. Он мне и дал порошка. Он сказал, что средство неопасно, что вы с ночи хорошо заснете и, может, проспите время дуэли – на час или два. Он просил меня вас не будить. И за это дал мне еще пятьдесят рублей.

– Зачем ему это было надо?

– Представить не могу, сир.

Новая мысль пришла мне в голову, и я вскричал:

– Ты что-то сделал с моими пистолетами?!

– О, нет, монсеньор!

– Или ты выдал их ему, и «лепажи» испортил тот человек?

– Нет, клянусь вам! Ни он, ни я к стволам не прикасались!

– Теперь рассказывай мне про незнакомца. Как он выглядел?

– Вы же сами сказали.

– Да, я сказал. А теперь – говори ты.

– Невысокого роста. Ниже, чем вы, сир, на два, а то и три вершка. Плотный. Волосы рыжие.

– Рыжие? Или русые?

– Да, сир, скорее русые. Глаза голубые.

– Усы были?

– Да! Рыжие, то есть русые.

– Как звали его?

– Не знаю, сир. Он не представился.

– Ты видел его еще когда-нибудь? До или после? В этих краях или другом месте?

– Никогда и нигде, месье ОнегИн.

– Хорошо.

* * *