Та самая Татьяна

– К примеру, – приятно улыбнулся мой собеседник, – представим себе ситуацию, что вашего жениха вызвали на поединок. И тут возможны два исхода: либо его убьют (что лично вам, безусловно, будет только на руку)…

– Что вы такое говорите… – прошептала я.

А он будто бы не заметил моих возражений и продолжал:

– …либо Ленского арестуют за дуэль, а впоследствии за нее сошлют. Данный исход для вас, конечно, хуже, чем его гибель, – но тоже порождает определенные надежды.

– Вы хотите сказать, что мой Григорий должен вызвать Владимира?

– Ну, почему же именно Григорий! Бретеров и забияк нынче много. Да и у самого вашего жениха кровь – как у всякого поэта – должна быть горяча. Такие часто взрываются ревностью и другими сильными чувствованиями – и, соответственно, нарываются на неприятности. А стреляет Владимир, должно быть, худо – что взять с выпускника Геттингенского университета!.. Подумайте над этим.

– Вам-то что за дело до моего жениха?! Зачем вы-то проявляете к нам свою участливость?

– Старые счеты, сударыня, – любезно проговорил он.

– О чем вы?

– Не терплю я, говоря по совести, всю эту фамилию – Ленских. Ни батюшку его не терпел, ни маман. Как говорила моя старая нянька, шибко они благородные. Денег, как та же нянька сказывала, куры не клюют, в Геттингенах обучаются – а от соседей и друзей нос воротят. Ф-фу, не терплю!

Я посчитала тогда объяснение Ивана Борисовича достаточным. Напоследок он напомнил мне:

– И спросите сами у вашего жениха про его, как говорят крестьяне, зазнобу.

Я имею в виду Марию, дочку красногорского управителя Евстафия.

Затем любезно, но быстро попрощался и укатил в своей карете.

Я же только прошептала ему вслед:

– Вы – чудовище!

Однако дьявольское семя он в меня заронил. Оно сначала дремало во мне, а затем стало давать всходы. Все чаще я думала о том, чтобы Ленский исчез. И чем больше он отирался вокруг меня со своими стихами, шахматами и любовью (а Григорий в то же самое время даже не мог подойти ко мне!), тем сильнее и ярче становилось это желание.

И вот однажды, когда мы были наедине – он целомудренно играл моим локоном, то накручивая его на палец, то развивая, – я неожиданно для него спросила:

– Расскажи мне о своей Марии.

– Какой Марии? – дернулся он. Мальчик пока даже не понимал, о чем речь.

– О Машке, обитательнице девичьей. Которую ты … – и тут я употребила совершенно чудовищный глагол, который используют только мужики и который даже господам знать неприлично, не говоря уж о нежных девах.

Владимир вспыхнул и покраснел так, что аж слезы выступили на его лице. Я понимала все его чувства: он испытывал одновременно стыд, и неловкость, и гнев. По его реакции я безошибочно поняла, что мой наставник Иван Борисович, а за ним и я попали в точку: у Ленского и впрямь связь с той самой Машкой.

– Кто тебе сказал?! – вскричал он. – Все вранье! У нас с ней ничего не было! Разве поцелуй. Один, быть может, два…

– Не думаете ли вы, сударь, что я унижусь до того, что буду ревновать к вам дворовую девку? Слишком много чести для вас!

Тогда он упал к моим ногам, стал целовать края моих одежд и умолять простить его.

А я, глядя на него, распростертого у моих ног, думала лишь о том, насколько я равнодушна к нему, насколько меня не трогает его связь с кем бы то ни было – и какой ошибкой с моей стороны будет, если я все-таки выйду за него.

– Прощайте! – воскликнула я патетически (внутренне еле сдерживая смех). – Вы нанесли мне глубочайшую обиду. Я не желаю видеть вас! – И встала.

Тогда он начал, стоя на коленях, кланяться мне в землю, плакать и бормотать, что таково устройство мужчин, они не могут долго терпеть воздержание, что его связь с девушкой ничего не значит, что он влюблен в меня, как в богиню, etc, etc… А я лишь думала на протяжении той сцены о том, сколь он жалок. И еще: «Почему та Машка не ровня мне и я не могу, сославшись на их связь, расторгнуть помолвку?»

Ты, моя дорогая сестра Таня, тогда была столь увлечена своим чувством к Онегину, что даже не замечала всех моих страданий и переживаний по поводу своей столь несчастливой любви. Я думала броситься в ноги к нашей матушке и вымолить, чтобы она отказалась от брака с Ленским. Я мечтала, что мой Григорий организует новую экспедицию, теперь более успешную, и все-таки увезет меня. Я надеялась: а вдруг Ленский опомнится, у него откроются глаза – и он сам увидит, что я не люблю его, и откажется от меня. Но – ничего не происходило. Вот уже была назначена дата свадьбы, и шилось платье, когда я поняла, что помочь себе могу только я сама.

Я никогда и никому не говорила об этом, сестра, но тогда это было мое решение. Не Онегина, не Ленского. Прежде всего – мое. Прости меня за это. Мое поведение в тот вечер породило слишком уж сильные и немедленные последствия – настолько мощные, что я на них, когда затевала дело, даже не рассчитывала. И в итоге я погубила тогда не одного только Ленского. Я к тому же испортила жизнь и тебе, сестра моя! Ты оказалась навсегда разлученной со своей первой любовью, с Онегиным, без малейшей надежды снова увидеть его[19].