Табак

Римская дорога вела к шоссе. Выйдя на него, Ирина остановилась и немного отдохнула, потом взяла тяжелую корзину в другую руку и пошла в сторону города. Холмы, покрытые виноградниками, остались позади. Она обернулась и окинула их взглядом. Вот прошел и этот сбор винограда, миновало и это лето, и этот год, а ничего интересного так и не случилось, подумала она, и ей стало грустно. Она не могла вести себя проще, сблизиться с соседскими девушками, шутить, как они, с парнями с улицы. Сверстницы ее были девушки простые, грубоватые, не следили за своей внешностью и не сознавали этого, ибо не стремились к иной жизни. Их отцы – мелкие ремесленники, рассыльные из общины, мастера табачных складов – по-разному пополняли доходы семьи: одни обрабатывали свои загородные клочки земли, выращивая табак или виноград, другие варили ракию.[3] Девушки эти выходили на улицу нечесаные, в налымах,[4] прогуливались по площади в цветастых платьях и довольствовались обществом тех мужчин, которые за ними ухаживали, о других и не мечтали. С девицами из интеллигентных семей Ирина не дружила тоже, оскорбленная их надменностью. Они даже учителям отвечали высокомерно, и, если одна из них получала за полугодие пятерку вместо шестерки, отец ее тут же отправлялся к директору требовать объяснений.

По обеим сторонам шоссе простиралась волнообразная красноватая равнина, засаженная табаком. Кое-где на табачных плантациях все еще собирали верхние, наиболее ароматичные и ценные листья – «уч» и «ковалаш». Немного погодя по шоссе проехала двуколка того молодого человека, с которым Ирина разговаривала на винограднике. Он улыбнулся ей рассеянно и снисходительно. Молодой человек тоже возвращался в город, но ему и в голову не пришло предложить Ирине подвезти ее. Ведь люди могли увидеть, что с ним в двуколке сидит девушка «из простых», дочь полицейского, а это было несовместимо с достоинством человека, принадлежащего к местной знати.

Ирина опустила голову. И не потому, что устала от долгой ходьбы или была оскорблена поведением молодого человека, просто она поняла, что и он ничтожество, такое же провинциальное ничтожество, как ее поклонник – учитель пения, у которого волосы лоснились от бриллиантина, как те неизвестные писаки, от которых она получала анонимные любовные послания, как вся эта орава мужчин с тупыми лицами, старательно подстриженными усиками и яркими галстуками, которая вечером гуляла по площади и грызла семечки в кино.

Девушка вздохнула. Скорей бы кончить гимназию и уехать в Софию, а там поступить на медицинский факультет… Она знала, как ей надо жить и чего добиваться в жизни. Она представила себе чистые желтые плитки мостовой на бульваре Царя Освободителя, неоновые рекламы, таинственно мигающие в синих сумерках, кондитерские, где за столиками сидят элегантные мужчины и красивые женщины, кинотеатры с большими экранами и удобными мягкими креслами, заполненные изысканной публикой, а не серой толпой, которая плюется шелухой от семечек и пахнет чесноком.

Резкий мужской голос внезапно прервал ее мысли:

– Постой!.. Дай мне одну кисть!..

Она вздрогнула, услышав вдруг в глухом месте этот невежливый окрик, так грубо вернувший ее к действительности. Сердце ее забилось, и, подняв голову, она увидела, что перед ней стоит сын учителя латинского языка, прозванного Сюртуком.

Это был хмурый, неприветливый, замкнутый юноша, который не имел определенных занятий с тех пор, как окончил гимназию. Он был худой, щуплый, да и не мудрено – ведь семья Сюртука жила в нищете и вечно недоедала. Лицо бледное, глаза темные, глубоко сидящие и пронзительные. Местные девушки его избегали, но и он не очень-то интересовался ими. Ирина видела его во дворе гимназии, часто встречала на улице и всегда с удивлением отмечала, что он не обращает на нее ни малейшего внимания. Встретив его, Ирина всякий раз долго думала о нем. Ей казалось, что это холодное, с правильными чертами лицо понравилось бы женщинам, о которых она читала в романах. Но ее оно не особенно привлекало. В часы вечерних сумерек, когда Ирина отдыхала от чтения или дневной работы, она создала себе идеал красивого мужчины. Человек, которого она могла бы полюбить, должен быть высоким, с длинными стройными ногами и тонкими красивыми руками; он должен быть сухощавым, но крепким, с резкими чертами лица, на котором запечатлелись следы глубоких страстей. Сын Сюртука не походил на этот образ, однако в нем было что-то смущавшее ее. Он был совсем не такой, как другие юноши городка.

Сейчас он стоял перед ней – невысокий с непокрытой головой, с холодным лицом, в помятом дешевом костюме и запыленных ботинках. В руке у него была книжка в картонном переплете, а из кармана пиджака торчали галеты. Наверное, он провел вторую половину дня на воздухе, где-нибудь в тени под деревом, и теперь возвращается домой. Как всегда, он не узнал ее. Должно быть, подумал, что это девушка с окраины – то ли горожанка, то ли крестьянка – и виноград она несет в город на продажу.

– Дашь мне винограду? – спросил он.

– Бери! – ответила она резко.