Тайга мятежников любит

– Яков, ты что? – дрогнул Рыбский. – Предлагаешь тащиться в эти буремглои?.. Нас же анофелесы[5] сожрут…

– Именно! – рявкнул Субботин. – И живо! Пойдем на север, там кругом тайга… Да я в болоте, товарищи, это золото утоплю, лишь бы не отдавать буржуям!

– В болоте так в болоте, – пробормотал Петруха, которому многое прощалось. – Вольному воля, спасенному рай…

– Бешеному – поле, черту – болото, – невесело хохотнул Рыбский, бросая в желтозубую пасть пережженую карамельку.

Он действительно готов был утопить свой груз, лишь бы не отдавать кровопийцам. Не было у Субботина плана, одно он понимал отчетливо – с железной дороги надо уходить. Как можно быстрее и дальше – в запасе не больше часа. А погоня будет, он кожей чувствовал. Не пропустят золотопогонники одинокие вагоны на безлюдном полустанке. Нечем (да и негде) их маскировать. На юге от Транссиба – невозделанные равнины с буераками, до леса версты две, могут не успеть. На севере – хвойная чаща примыкает почти вплотную к насыпи, в разрыве, на холмах, крохотная деревушка. Тайга глухая, нелюдимая, страшная. Стоит забрать у тутошних пейзан весь транспорт – и белые просто завязнут, пешим-то ходом…

Они ворвались в деревню, как оголодавшие грабители. В кожанках, мятых шинелях, на шапках – дьявольские звезды, на эмблемах скрещенные молот и плуг[6]. Какая-то солоха в ватнике поверх сарафана, с прыщавыми ногами развешивала белье на шестах – с визгом кинулась в дом, а застиранные портки шлепнулись в грязь. Мелькнула в окне перепуганная харя, задернулась шторка, собаки залились лаем – не рискуя, впрочем, вылезать из-под сараев и завалившихся домишек. Время катастрофически поджимало – парами шли от двора к двору, пинками распахивая калитки. Сразу на задворки – к сараям, конюшням. Выводили лошадей, заставляли хозяев запрягать подводы. Тащили всю имевшуюся в наличии животину – уж лучше пристрелить, чем оставлять белым. Плач стоял над деревенькой – бабы падали на колени, ползали по грязи, умоляя не обездоливать, не отнимать последнее. Мужики стояли потрясенные.

– Граждане крестьяне! – зычно орал Субботин. – Кони и подводы изымаются в силу острой революционной необходимости! Требуем сознательности и не чинить препятствия! Впоследствии вам все будет возвращено или компенсировано в троекратном размере!

Но слова уже не имели значения. Чекисты распалялись, зверели, деревенька захлебывалась от рыданий. Тащили не только повозки и тягловую силу – съестное, топоры, ножи, теплую одежду. Гремели выстрелы. Крикливая баба, брошенная рукой простуженного бойца, зарылась в вязанки тальника под крыльцом. Расхристанный мужичонка метнулся на подмогу – упал с раскроенной челюстью. Недоросль в холщовой рубахе до колен пытался вывести каюрую клячу огородами, да был замечен – поймал прицельную пулю. Из добротного сруба под черепичной крышей выскочил густобородый мужик с ружьем Бердана десятого калибра (с такими русские солдаты еще на турок ходили в семидесятые), вскинул к плечу:

– Не пущу, мироеды! Будьте вы прок…

Рыбский выстрелил первым. Посмотрел, как мужик падает с крыльца, пожал плечами:

– Странно. А по моему просвещенному мнению, мироеды – это такие, как он…

Собрали три подводы, в каждую запрягли по две лошадки, три остались в резерве. Помчались на полустанок. А там вторая часть отряда уже выгрузила золото из теплушек, таскала с насыпи, чтобы не терять время. В спешке загружали подводы, снимали с пулеметов бронещитки, избавляясь от лишнего веса, с опаской смотрели, как гнутся оси и трещат колеса. Субботин лично следил, чтобы ящик под номером восемь оказался во главе колонны. Треть груза пришлось оставить в вагонах – дополнительных подвод не было. Жалко расставаться, но иного выхода он не видел. Белые могли объявиться в любую минуту. Утопить негде, зарыть нечем… Лязгая железом, матерясь, треща и прогибаясь, обоз втягивался в тайгу. Лошади тащили на подводах груз. Двуногие шли рядом. Трое вели под уздцы резервных лошадей…

В голове теплее не становилось. Потомственный сибиряк, ссылку отбывал в Забайкалье, он пытался восстановить в памяти карту местности. В Тулуне было бы проще – из Тулуна на север идет накатанный большак до самой Передвинки, что в окрестье Ангары. Там есть деревни, заимки, фактории, на реке оживленно и людно – какая ни есть, а цивилизация. Но от Турова до Тулуна семьдесят верст, первобытная тайга на десятки верст, обитателям которой можно только посочувствовать. Но продавленная колея через еловник тем не менее имелась. По прошествии пятнадцати минут обоз втянулся в безродную деревушку о двадцати дворах. Подслеповатый дед, опираясь на плетень, из-под козырька ладони взирал на процессию. Неразговорчивый Гасанов погладил затвор карабина.

– Не надо, – проворчал Субботин. – Вся деревня будет знать, что мы прошли. Не пускать же в распыл всю эту несознательную публику…

– Дедуля, что за деревня? – крикнул Петруха Макаров.

Старик подумал и скрипучим голосом ответил:

– Стародевичье.

– Старая Дева… – прыснул Хламов.

– А другие деревеньки тут есть? – крикнул Субботин.