Тайна асассинов

Для разных групп населения России одна и та же цифра участия евреев в Революции свидетельствует о совершенно разных явлениях. Для одних — это индикатор былого отчаянно неравноправного положения евреев в Империи, для других — свидетельство необыкновенной активности избранного народа, а для третьих — часть Сионистского заговора для достижения мирового господства. Выбор людей, конечно, определяется не статистикой, а тем, какие образы и идеи кажутся им наиболее близкими при моделировании события.

Образ «Империи», образ «еврейства», «идея равноправия» и «идея заговора» — или «мирового господства» — дают богатый набор сочетаний, позволяющий, как будто, различные частные точки зрения. Вскрыть «объективную» картину — значит оценить относительный «вес» этих факторов в историческом процессе. Однако, оказывается, что этот «вес» даже в одной и той же культуре меняется на протяжении жизни нескольких поколений не меньше, чем он поменялся у проф. Б. Морриса на протяжении одной его жизни.

Так, в современном европейском сознании «идея равноправия», конечно, вышла на первый план. «Идея еврейства» остается пока допустимой, «идея Империи» энергично осуждается, а «идея Заговора» — тем более «с целью достижения мирового господства» — даже не рассматривается всерьез.

Напротив, 200 лет назад на первом месте была как раз «идея Империи», «равноправие» всего лишь допускалось тут и там, но и идея мирового господства не отвергалась полностью. Впрочем, заговор с этой целью и тогда выглядел маловероятным, хотя «идея еврейства» осуждалась единодушно. В течение этих столетий соотношение образов в сознании европейцев изменялось таким образом, что по избранной шкале предпочтений можно было даже судить о политических взглядах человека или общества. Российская империя, в которой и к началу XX в. шкала столетней давности все еще оставалась приемлемой, считалась отсталым государством.

Хотя Россия и считалась отсталой в Европе, в собственном сознании множества русских людей из самых разных кругов Россия при этом была и осталась передовой и даже во многих отношениях опережающей всех остальных. Идея, что Россия вот-вот возглавит все человечество, приходила в голову почти одновременно и свободолюбивому «неистовому Виссариону» Белинскому и убежденному «душителю свободы», консерватору графу Бенкендорфу.

Для того, чтобы как-нибудь объяснить этот феномен, необходимо признать, что время у разных людей (и в разных цивилизационных группах) психологически течет по-разному и причинно-следственные цепи замыкаются неодинаково.

У Фазиля Искандера есть прелестный рассказ, в котором его излюбленный персонаж, Сандро из Чегема, ударил старика-сторожа городского музея в Гагре прикладом винтовки по голове. На суде Сандро спрашивают, как он мог так поступить. Тот отвечает, что сторож его оскорбил. «Каким именно образом?» — строго спрашивает судья. «Он пукнул в мою сторону» — отвечает Сандро.

… «Вы уверены, что он имел в виду именно вас лично?» — сомневается пораженный таким оборотом дела судья. «Но вокруг ведь больше никого не было!» — простодушно отвечает герой Искандера.

Этот ответ мог бы внести в израильскую политическую дискуссию яркий аргумент в пользу возведения «защитной стены», предназначенной отделить друг от друга народы с разными представлениями о мире. Оскорбительная идея проступка сторожа получает полноценное существование только на распахнутой границе двух замкнутых культурных миров, вступивших, в отсутствие стены, в невольный и неконтролируемый контакт.

«Небольшой процент» убийств, происходящий из-за просачивания через границы отдельных агрессивных индивидов и даже групп, возможно, не помешал бы нормальным отношениям между странами внутри арабского мира. Но нервным израильским гражданам с их европейским представлением о безопасности трудно с этим мириться. Мы могли бы сохранить «объективность» перед лицом террора, только если бы у нас было такое же отношение к смерти и человекоубийству, как у наших соседей.

В свое время в полемике с экуменической идеей Эдуард Бормашенко сформулировал в духе Спинозы фундаментальное требование к любому содержательному диалогу: «Когда два математика произносят два одинаковых утверждения, они имеют в виду одно и то же». Такое предположение (а это именно предположение!) следовало бы назвать нулевой аксиомой математики, ибо только после его принятия приобретают смысл все остальные определения и аксиомы. Проблема неадекватного понимания, на самом деле обязательно присутствует и во всех других человеческих коммуникациях. Особенно, если иметь в виду коммуникации между представителями разных цивилизаций. Любой язык (в том числе и математика) может вести людей к согласию, только если обеспечено предварительное согласие в нулевой аксиоме. Два человека, говорящие одно и то же на одном языке, должны быть предварительно уверены, что они стремятся к одному и тому же. Ибо, если цель одного из них — уничтожить другого, этому другому лучше прекратить разговор и подумать о спасении.