Тайна асассинов

Тонкое филологическое различие между авторитетными идеологиями и популярными мифами, может, и заметно некоторым интеллектуалам, но совершенно неуловимо для большинства приверженцев. Демократический мир строится на мифах, которые овладевают массовым сознанием, и грозит обрушиться всякий раз, как влияние этих мифов ослабевает.

Для интеллигента дело не в том, чтобы пытаться (хотя бы перед самим собой) выдать эти мифы за точное знание, а в настоятельной потребности прочувствовать, какой из них в самом деле соприроден его душе и не мельтешить. Понимание мифологической природы своих посылок не должно приводить культурного человека к потере ориентации, а скорее к строго повышенному вниманию к основаниям своей культуры. Такое внимание, по видимому, только и ведет к осмысленному культурному творчеству. Оно дается не всякому. Целый спектр сосуществующих, (и часто несовместимых) мифологий незримо владеет сознанием людей, уверенных в своей освобожденности от всяких предвзятых идей. Это особенно верно в периоды кризисов и катастроф.

«Собачье сердце»

Об идеологии людей, которые отрицают свою зависимость от идеологии, лучше всего судить по текстам — историям, книгам или фильмам — которые среди них популярны. Как пишет другой современный исследователь культуры: «Общепринято рассматривать искусство изложения («нарратив») — песни, драму, роман — скорее как украшение жизни, чем как необходимость… Однако, мы сознаем нашу культурную принадлежность и наиболее ценимые верования именно в форме описания, причем часто захватывает нас не столько фабула, «содержание» рассказа, сколько искусство повествования… Рассказ о себе и о других — себе и другим — есть наиболее ранний и естественный способ организации нашего опыта… Люди приписывают миру смысл рассказом о нем. Они используют свою описательную способность для моделирования реальности… Мифы, сказки, истории суть инструменты мышления для конструирования значений..».

(Джером Брунер, «Культура воспитания», Гарвард Унив. Пресс,1996)

Культурный разрыв между европеизированным меньшинством и остальным народом в течение веков был камнем преткновения в российской национальной жизни и служил источником неутолимого комплекса вины русской интеллигенции.

В едкой, фантастической повести «Собачье сердце»[11] Михаил Булгаков с блеском продемонстрировал, как далеко ушел от этих былых самоуничижительных комплексов русский интеллигент вскоре после Революции, уже в 20-ые годы:

— Гениальный ученый, хирург, проф. Преображенский, ради эксперимента превращает голодного бродячего пса в человека. Из милого, ласкового пса, Шарика, в результате научно продуманной (вот она — идеология!) операции вышел хамоватый и смертельно опасный «новый гражданин», тов. Шариков, который неожиданно скоро оказался гораздо лучше приспособлен к условиям массового общества («диктатуре пролетариата») чем сам ученый, наивно на людях провозглашавший: «Да, я не люблю пролетариата!».

От мести распоясавшихся гегемонов — соприродных Шарикову по духу людей — профессора, впрочем, спасают его собственные темные связи с власть имущими (т. е. по существу такими же Шариковыми). В этом пункте писательский дар Булгакова (а, может, и собственный жизненный опыт) позволил ему предвидеть двусмысленные взаимоотношения интеллектуальной элиты с Советской властью на пятьдесят лет вперед.

После некоторых моральных колебаний профессор все же решается насильственно вернуть своего проблематичного питомца обратно в собачье состояние: «Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги… упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел: — К берегам свяще-е-енным Нила…».

Возвращенный в естественное состояние пес увидел творческого человека за работой и природная иерархия, нарушенная было незаслуженным обретением им человеческих прав, восстановилась…