Тайна болезни и смерти Пушкина

– Я не только не думаю ослушаться его, – отвечал Петроний с улыбкою, – но даже намерен предупредить его желания. Но вам, друзья мои, советую возвратиться. Путник в ясный день отдыхает под тению дуба, но во время грозы от него благоразумно удаляется, страшась ударов молнии.

Мы все изъявили желание с ним остаться, и Петроний ласково нас благодарил. Слуга возвратился и повел нас в дом, уже им выбранный. Он находился в предместии города. Им управлял старый отпущенник в отсутствии хозяина, уже давно покинувшего Италию. Несколько рабов под его надзором заботились о чистоте комнат и садов. В широких сенях нашли мы кумиры девяти муз, у дверей стояли два кентавра. Здесь Петроний остался на отдых, и нас отпустил, пригласив вечером к нему собраться».

Вечером будет разыгран трагический спектакль «романтического» ухода из жизни Тита Петрония, о чем свое время рассказал Пушкину доктор Хатчинсон. Пушкин изучал вновь, как бы повторяя преподанные ему уроки 11-летний давности, способы ухода из жизни, не случайно обратившись к истории суицида Петрония. Он находил много общего в судьбе Петрония и в своей жизни, стремительно катящейся к печальному концу.

«Я не мог уснуть; печаль наполняла мою душу. Я видел в Петронии не только щедрого благодетеля, но и друга, искренно ко мне привязанного. Я уважал его обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знание света и людей, известных мне более по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла, представить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притуплённые привычкою. Но ум его хранил удивительную свежесть. Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. Охотно слушал философские рассуждения и сам писал стихи не хуже Катулла». (Курсив мой. – А.К.).

Согласно сюжету повести, Петроний хорошо знал лирические оды Анакреона, в том числе оду LVI, которая приводится в повести в несколько иной редакции:

Поседели, поределиКудри, честь главы моей,Зубы в деснах ослабели,

И потух огонь очей.Сладкой жизни мне не многоПровожать осталось дней:Парка счет ведет им строго,Тартар тени ждет моей. —Страшен хлад подземна свода,Вход туда для всех открыт,Из него же нет исхода…Всяк сойдет – и там забыт.

«Солнце клонилось к западу; я пошел к Петронию. Я нашел его в библиотеке. Он расхаживал; с ним был его домашний лекарь Септимий. Петроний, увидя меня, остановился я произнес шутливо:

Узнают коней ретивыхПо их выжженным таврам,Узнают парфян кичливыхПо высоким клобукам.Я любовников счастливыхУзнаю по их глазам.В них сияет пламень томный —Наслаждений знак нескромный.[112]

– Когда читаю подобные стихотворения, – сказал он, – мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о омерти. Анакреон уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему – так же как не верю трусости Горация. Вы знаете оду его?

Кто из богов мне возвратилТого, с кем первые походыИ браней ужас я делил,Когда за призраком свободыНас Брут отчаянный водил?С кем я тревоги боевыеВ шатре за чашей забывалИ кудри, плющем увитые,Сирийским мирром умащал?Ты помнишь час ужасной битвы,

Когда я, трепетный квирит,Бежал, нечестно брося щит,Творя обеты и молитвы?Как я боялся! как бежал!Но Эрмий сам незапной тучейМеня покрыл и вдаль умчалИ спас от смерти неминучей.. . . . . . . .

Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута. Воля ваша, нахожу более искренности в его восклицании:

Красно и сладостно паденье за отчизну»[113].

На этом «Повесть из римской жизни» прерывается.