Тайна болезни и смерти Пушкина

Но не это самое главное в процедуре подготовки и отправлении оскорбительного письма барону Геккерну. Современников Пушкина, в том числе его друзей, поразила совершенно непонятная им непоследовательность действия гения. Если в ноябрьской «заготовке» оскорбления в адрес как старого, так и «молодого» Геккернов как-то можно было оправдать (ну заблуждался поэт в определении авторства злополучного «пасквиля»), то в январском послании он повел себя явно непоследовательно, если не сказать – безнравственно.

Отозвав 17 ноября свой вызов Ж. Дантесу, он тем самым дал сигнал к примирению, что и было воспринято именно так противной стороной (Дантес просит секундантов: «Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видеться как братья».) Чего еще нужно, чтобы успокоить страсти, кипевшие в свете? «Побратайся» Пушкин с Дантесом, его бы на руках носили не только друзья, но и недруги тоже. Прими предложение о «дружбе домами» и никаких ухаживаний после 10 января со стороны Дантеса не было бы. Разве непонятно, что Дантес начал «по мелкому» пакостить, т. е. мстить Пушкину за его оскорбительное отношение к их шагам по практической реализации процедуры примирения, исходившего именно от поэта?

Однако Пушкин, пренебрегая элементарными нормами дворянского этикета, шлет оскорбительное письмо, руководствуясь мотивами, о которых следовало бы забыть после ноябрьского примирения. Этим немедленно воспользовался барон Геккерн, напомнив Пушкину в своем вызове его на дуэль: «Вы, по-видимому, забыли, Милостливый государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерну и им принятого…»

По логике происходящих после 10 января 1837 года событий, Пушкин может гневаться лишь за то, что Дантес возобновил свои ухаживания за Натали, да еще за этот несчастный каламбур, что мозоль (тело) жены Пушкина лучше, чем у его собственной жены. Но послать такие обвинения Геккернам было бы курам на смех. Однако, пренебрегая элементарными условностями, принятыми в свете, Пушкин не «восстал… против мнений света», как утверждал М.Ю. Лермонтов, ни разу не встречавшийся с Пушкиным при его жизни, а восстановил его против себя, в том числе своих недоумевающих близких друзей. Скорее можно сказать, что свет «восстал» против непредсказуемых действий поэта.

Почему на этот, очевидный факт никто из знаменитых пушкинистов не обратил внимание? Этим оскорбительным письмом Пушкин как бы открытым текстом говорит, что ему наплевать на то, что подумают недруги и друзья, важно, чтобы состоялась смертельная для него дуэль! Цель оправдывает средства.

Отправив письмо (скорее всего вечером 25-го января), Пушкин навещает Е.Н. Вревскую, которая в это время находилась в Петербурге, посвятив ее в тайны посланного вызова. По воспоминаниям Е.Н. Вревской (в записи М.И. Семевского) Пушкин откровенно говорил с ней о всех своих делах: «О бремени клевет, о запутанности материальных средств, о посягательстве на его честь, на свое имя, на святость семейного очага и, давимый ревностью, мучимый фальшивостью положения в той сфере, куда бы ему не следовало стремится, видимо искал смерти».

Евпрасия Николаевна своим чутким женским сердцем уловила то, что 175 лет не могут понять пушкинисты всех поколений – Пушкин искал смерти!

В первой половине дня 26 января 1837 года барон Геккерн получает письмо Пушкина. К.К. Данзас вспоминал: «Говорят, что получив это письмо, Гекерен бросился за советом к графу Строганову и что граф, прочитав письмо, дал совет Гекерену, чтобы его сын, барон Дантес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исходом». После этого Дантес видится с д'Аршиаком и просит его вновь взять на себя обязанности секунданта. Посланник через д'Аршиака отсылает Пушкину письмо, содержащее вызов от имени Жоржа Геккерна (Дантеса), Пушкин обещает прислать к д'Аршиаку своего секунданта.

Будущий великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, в то время 18-летний начинающий литератор, вечером 25 января 1827 года был на концерте первого флейтиста прусского короля – Габриельского, где практически впервые вблизи увидел Пушкина (до этого он мельком его видел в книжной лавке Смирдина, а также на утреннем концерте в зале В.В. Энгельгарта) и описал эту встречу в своих позднейших воспоминаниях: «Он стоял, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом… смуглое лицо, африканские губы, оскал белых крепких зубов, висячие бакенбарды, желчные глаза под высоким лбом почти без бровей и кудрявые волосы…» заметив, что на него уставился незнакомый, «он словно с досадой повел плечом, – вообще он казался не в духе – и отошел в сторону. Несколько дней спустя я видел его лежащим в гробу».