Тайна булгаковского «Мастера…»

«Голова. Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту — наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки… Лишь бы не заболеть…

Боже мой, боже мой, бо‑о‑же мой! Тридцать восемь и девять… да уж не тиф ли, чего доброго?..

Тридцать девять и пять!».

А вот что рассказывала Татьяна Николаевна:

«… головная боль, температура — сорок. Приходил очень хороший местный врач, потом главный врач госпиталя. Он сказал, что у Михаила возвратный тиф:

— Если будем отступать, ему нельзя ехать».

Затем наступил кризис, сопровождавшийся всё той же высокой температурой и бессвязным бредом. Впрочем, так ли бессвязен был тот бред («Записки на манжетах»):?

«Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж, там напишу роман, а потом в скит…

Опять сорок и пять!..

— Доктор! Я требую… Немедленно отправить меня в Париж! Не желаю больше оставаться в России!.. Если не отправите, извольте дать мне мой бра… браунинг!» («Записки на манжетах»)

И снова слово — Татьяне Николаевне:

«Однажды утром я вышла и вижу, что город пуст. Главврач тоже уехал… Михаил совсем умирал, закатывал глаза… Во время болезни у него были дикие боли, беспамятство… Потом он часто упрекал меня:

— Ты — слабая женщина, не могла меня вывезти!

Но когда мне два врача говорят, что на первой же остановке он умрёт, как же я могла везти? Они мне так и говорили:

— Что же вы хотите — довезти его до Кавказа и похоронить?»

Из воспоминаний Юрия Слёзкина:

«По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, ещё едва держась на ногах, пошёл к нему с тем, чтобы ободрить его и что‑нибудь придумать на будущее».

А придумывать надо было — город уже заняли бойцы 9‑ой армии РККА, которой командовал Иероним Уборевич. И оба литератора (выздоровевший и выздоравливавший) стали составлять план действий («Записки на манжетах»):

«Беллетрист Юрий Слёзкин сидел на шикарном кресле…

— Что же те‑перь бу‑дет с на‑ми? — спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут…

Слёзкин усмехнулся одной правой щекой. Подумал. Вспыхнуло вдохновение.

— Подотдел искусств откроем!

— Это… что такое?..

Взметнулась хозяйка.

— Ради бога, не говорите с ним! Опять бредить начнёт…

— А что с нами? Бу‑дет?..

— Мишенька, не разговаривайте! Доктор…

— Потом объясню! Всё будет! Я уж заведывал. Нам что? Мы аполитичны. Мы — искусство!..

— А я?

— Ты завлитом будешь. Да».

Такие строили они планы. Но чтобы воплотить их в жизнь, сначала нужно было выздороветь. А это было непросто («Записки на манжетах»):

«Ночь плывёт. Смоляная, чёрная. Сна нет: лампадка трепетно светит. На улицах где‑то далеко стреляют. А мозг горит. Туманится…