Тайна Черной горы

Такого поворота он не ожидал. На какое-то мгновение Вадим Николаевич замер с папиросной пачкою в руке. Выходило, что именно ему делают исключение, именно ему искренне сочувствуют. Мы, мол, потерпим, мы молодые, а вот ему, старику, конечно, трудно: сколько лет курит… За данью уважения проскальзывали обидные для него нотки снисхождения. Ему позволяли то, что не разрешали себе. И именно это уважительное снисхождение и укололо его больше всего. Вадим Николаевич как-то растерянно улыбнулся.

– Да уж ладно, как-нибудь… перетерплю! – Анихимов сунул пачку папирос в карман пиджака. – Я как и все!

– Что вы, Вадим Николаевич! – Казаковский поспешил ему на выручку, понимая состояние Анихимова, который попался, сам того не желая, в свою же собственную западню. – Курите!

Вадиму Николаевичу ничего другого не оставалось, как под улыбчивыми взглядами снова вынуть злополучную пачку и закурить. Но папироса не приносила успокоения, а ее теплый дым показался ему удушливо-горьким, чужим и неприятным. Нужно было что-то сказать в свое оправдание, выдать какую-то фразу, чтобы перевести общее внимание от себя и как-то сгладить неприятное впечатление, восстановить свое положение. И он нашелся в эти считаные секунды. Выпустив дым из носа длинной струей, повернулся к недавно назначенному главному инженеру Борису Алимбаеву:

– Не смогли бы вы разъяснить мне, что бы это значило? Я совсем запутался в вашей мудреной инженерной терминологии, – и с этими безобидными словами Анихимов произнес один из заковыристых терминов инженерной практики, растолковать который было не так просто, хотя сочетание слов и звучало вроде бы привычно. Произнося их, Анихимов стрелял дуплетом: он задавал вопрос Алимбаеву, но в то же время адресовал его и начальнику экспедиции, местному вождю всех инженеров.

Вопрос повис в воздухе. Алимбаев, умница и весьма эрудированный в своей области, как-то сразу не нашелся, что ответить, потому что в двух словах трудно объяснить мудреную терминологию, да еще в данной напряженной служебной обстановке перед планеркой, когда все его внимание было сосредоточено на своих многочисленных подразделениях, за работу которых он нес лично персональную ответственность.

– Вадим Николаевич, это из области прикладной механики…

– Потом, после планерки, – остановил его объяснения начальник экспедиции и выразительно постучал пальцем по циферблату часов.

Казаковский понимал сложность заданного вопроса и, мысленно чертыхнувшись, не мог не отметить, что Анихимов оставался Анихимовым, в карман за словом не полез. Но он, Казаковский, не мог позволить кому бы то ни было в эти минуты перед планеркой распылять внимание на второстепенные, далекие от сиюминутных задач дня, вопросы. Он еще раз взглянул на часы и придвинул к себе микрофон. Все присутствующие как-то сразу преобразились, сосредоточились. Зазвучали привычные, короткие, как приказы, фразы.

– Время. Включаем, – и Казаковский произносил уже в микрофон: – Внимание! Внимание! Начинаем планерку. Фестивальная, доложите о ходе работ. Пять минут.

Главный инженер, главный геолог, заместитель по общим вопросам, главный бухгалтер, парторг и другие члены руководящего штаба экспедиции с раскрытыми блокнотами, с карандашами и самописками в руках приготовились слушать, принимать информацию, записывать, отмечать в своих графиках, планах, реагировать на текущие задачи дня.

Фестивальная – крупнейшая партия. Судя по предварительным подсчетам, там тоже богатое месторождение касситерита. На Фестивальной наращивали объем разведочных работ, туда слали технику, направляли людей. И времени на доклад Фестивальной отводили больше, чем другим, пять минут.

– Работы идут по графику с небольшим опережением, – в динамике послышался ровный голос Григория Коваля, начальника партии. – За прошедшие сутки…

6