Звали ее баба Глаша, и была она уже тогда старой, сутулой, молчаливой, глядящей на людей холодно и недоверчиво, словно знала она про них что-то тайное и недоброе. Жила еще память о матери этой женщины, замечательной красавице, что юной девушкой пришла на хутор неведомо откуда, да так и осталась здесь жить, вышла замуж, овдовела, стала землякам гадать да ворожить, а уже во время Гражданской войны родила дочь неизвестно от кого. Пошла Глафира в мать, занялась делами тайными, ближе к старости схоронила мужа, осталась совсем одна — дочь нашла работу в городе. Побаивались Глашку с самого детства люди, сторонились, глядели косо на «бесовское отродье». Тем не менее поздними вечерами хуторянки ходили к ней, потому что могла Глаша заговорить зубную боль, вылечить больного ребенка, нагадать девушке хорошего жениха, предсказать засуху или нашествие саранчи. И еще, хотя об этом говорили вполголоса, но знали даже дети: она наводила порчу, и горе тому, кого прокляла Глафира Коршунова. Они ломали ноги, смертельно заболевали, гибли в автомобильных катастрофах, горели, как свечки, их жилища, и дохла домашняя птица. Только нужно было принести фотографию будущей жертвы и отдать хозяйке ветхого домишки.
Позднее, учась в университете, Таня прочитала повесть Куприна «Олеся» и постаралась убедить себя в том, что хуторские жители, как и в этой книге, просто приписывали бабе Глаше влияние на события, в реальности никак с ее «колдовской» деятельностью не связанные. Вроде бы и убедила, но порой ей казалось, что нет, умела старая карга нанести невидимый удар тем, кого указывали ее ночные посетители. Не даром, конечно…
И вот видит Таня, как наяву, что выходит она из рейсового автобуса и идет через весь хутор к оврагу, к «камышанке» бабы Глаши. Безлунная ночь опускается на курени, на пруд, на проселок, высыпают на антрацитовом небе жемчужинки бесконечно далеких звезд, клубится над оврагом туман, прячутся в нем бесплотные тени то ли людей, то ли бесов. Таня стучит в окно, и медленно, со скрипом, отворяется деревянная дверь. Баба Глаша, совсем седая, угрюмая, но еще крепкая на вид, с огарком свечи в руке, выходит на крыльцо и спрашивает грубо:
— Тебе чего, попрошайка?
Таня робко спрашивает, с опаской глядя на одряхлевшую старуху:
— Почему это я попрошайка?
— Так ко мне все чего-то просить ходят, — скалит рот в кривой ухмылке колдунья.
— Я вам щедро заплачу, — шепчет Таня.
— Коли так — заходи.