Тайна генерала Багратиона

Князь Трубецкой старался описать эти события кратко, сухо, сугубо объективно. Просчеты Главнокомандующего бросались в глаза. Он распылил силы при штурме, не воспользовался резервами, довольно многочисленными, правильно не оценил упорство турок, их умение стойко обороняться в окопах. Стало быть, на сей раз суворовский «глазомер» изменил генералу от инфантерии. Вместе с тем сие не есть поражение. Война продолжается. Оба противника, сохранив главные силы, готовы сойтись в поединке.

Личной неприязни к Петру Ивановичу генерал-адъютант не испытывал, скорее наоборот. Он совершенно искренне, не кривя душой, провозгласил на ужине здравицу в его честь. Однако особенное доверие государя придавало пребыванию Василия Сергеевича в Молдавской армии некий новый смысл. Потому он ощущал тайную власть над людьми, собравшимися нынче у Багратиона, и даже наслаждался ею.

Может быть, единственно плохим и непонятным самому Трубецкому оставалось то, что донесения о всевозможных неприятностях получались у него ярче, убедительнее, интереснее для начальства, чем сообщения о победах и достижениях. Он удивлялся этому, но поделать с собой ничего не мог.

В последнем, декабрьском, рапорте генерал-адъютант много внимания уделил внезапной ссоре Главнокомандующего с генерал-лейтенантом Милорадовичем. Строптивый, слишком эмоциональный, заносчивый серб и раньше не ладил с Багратионом. Он ревниво отнесся к его назначению, полагая, что начальствовать над Молдавской армией следовало бы именно ему, Михаилу Милорадовичу. Если исходить из понятий армейской субординации, то такое поведение заслуживало порицания. Однако же и князь Петр не без греха.

Совсем мало места досталось на бумаге главному событию – переходу наших полков с правого берега Дуная на левый для более удобного размещения на зимних квартирах. По наплавному мосту, сооруженному саперами близ Гирсово, солдаты прошли бодро и весело. Они радовались предстоящему длительному отдыху.

Не ожидал Трубецкой, что его обычное конфиденциальное послание произведет столь сильное действие. Правда, впоследствии знающие люди в Санкт-Петербурге уверяли Василия Сергеевича, будто на решение самодержца повлияли и другие обстоятельства. Но тогда, на ужине после военного совета в кругу генералов, при взгляде на побледневшего Багратиона молодому аристократу подумалось иное, и кровь бросилась ему в лицо.

А все из-за юного Павлуши Муханова, прапорщика лейб-гвардии Егерского полка, одного из пяти адъютантов Главнокомандующего. По молодости лет тот еще не утратил восторженного отношения к службе и, подобно многим обер-офицерам, князя Петра за подвиги просто боготворил.

Приняв от посыльного пакет с красными царскими печатями, Муханов немедленно отправился в столовую. Он пребывал в убеждении, что император явил новые милости обожаемому Павлушей генералу от инфантерии.

– Ваше сиятельство! – воскликнул прапорщик. – Вам сейчас доставили рескрипт государя!

Собственно говоря, это было нарушение устава. Не должно так вести себя человеку, имеющему всего первый офицерский чин, в обществе людей, занимающих высокие военные должности. Но генералы, сполна вкусив щедрот хлебосольного хозяина, не рассердились. Они только добродушно посмеялись над выходкой мальчишки.

– Видите, господа, его величество не оставляет Высочайшей своей заботой нашу Молдавскую армию, – сказал Багратион, вскрывая пакет.

– Ну читайте же, Петр Иванович, – поторопил его Платов.

– Одну минуту…

Главнокомандующий осторожно развернул лист плотной бумаги, сложенный втрое, удостоверился в подлинности подписи, поставленной в его конце: «Александръ», – и пробежал глазами первые строки.

Не сразу после этого смог он говорить. Да и голос его звучал глухо, точно со дна колодца. Соратники Багратиона почувствовали, что новость, привезенная фельдъегерем в Бухарест из столицы Российской империи, крайне неприятна. Но вслух рескрипт князь дочитал все же до конца, хотя и медленно:

– «Господин генерал от инфантерии князь Багратион!

Усердие ваше и ревность к славе Отечества, коими вы всегда воодушевляетесь, явили ныне вновь опыты военного искусства при покорении Российскому престолу Дунайских княжеств, под пятою османов доселе находившихся. Это поставляет меня в приятнейшую обязанность изъявить через сие совершенную мою признательность.

По уважению болезни, ныне вас одержавшей, и по изображенной вами невозможности продолжать командование армиею увольняю Вас в отпуск на четыре месяца до поправления сил. Твердо уповая, что, восстановив расстроенное здоровье ваше, посвятите оное паки на службу мне и Отечеству и доставите новые и приятные случаи к изъявлению Вам благоволения моего, с коим и ныне пребываю, благосклонный АЛЕКСАНДР.»