Тайна генерала Багратиона

Глубокие синие тени под глазами и пугливая улыбка Мариам отчасти подтверждали эти домыслы. Но по правилам «та’аруф» жизнь любой персидской семьи есть тайна за семью печатями. Что там вытворяет муж, полновластный хозяин своих жен и детей, – никому неинтересно. В крайнем случае, родственники четвертой жены могут возмутиться издевательствами над ней, но они пока далеко, в Тегеране.

– Ночью в гостинице ты не ночевал, – вдруг сменил тему Хуссйен-хан. – Видимо, и тебя совратила эта разнузданная Вена.

– Как всегда, вы правы, о мудрейший.

– Куда ты пошел?

– В бордель «Красный цветок» на Ринг-штрассе. Недешево, конечно. Но там работают только голубоглазые блондинки.

– Какую ты выбрал?

– Самую толстую.

Хуссейн-хан расхохотался и в знак полного одобрения даже хлопнул себя ладонью по колену:

– Вот это по-моему! Мяса, сынок, должно быть много, белого, покорного, ползающего в ногах…

Игарри немного послушал откровения старого развратника и потом кашлянул. Ему не хотелось посвящать весь разговор скользкой эротической теме. Перед ним лежала кожаная папка с тезисами для доклада, свежие, сегодня купленные в городе газеты с подчеркнутыми в них заголовками и фразами, донесение охранника Фархада о том, кто из состава миссии покидал гостиницу и с кем встречался в последние два дня, письмо из Министерства иностранных дел Австрии… Наконец-то он прочел это письмо, перевел и обнаружил, что ничего существенного бумага не содержит.

Под письмо переводчик подложил четыре голубоватых листа, похожих на те, другие, с секретным протоколом. Конечно, на них не было водяных знаков. Не было и печатей с подписями. Но французский текст сын серхенга Резы воспроизвел на бумаге с максимальной точностью и тем четким канцелярским почерком, который характерен для всех дипломатических документов. Между тем замысел его оригинальностью не отличался. Он хотел подменить оригинал этой самодельной копией, а потом, спрятав секретный протокол во внутренний карман фрака, вынести из гостиницы и доставить в особняк княгини Багратион на Риген-штрассе, 22.

Пока между переводчиком и заветным ящиком из сандалового дерева, в котором хранились наиболее важные бумаги, находился Хуссейн-хан, пребывающий в отличном расположении духа и задающий вопросы о прелестях шлюх из «Красного цветка», а также Мариам, которая беспрерывно передвигалась по комнате в своих заботах. Она поправляла подушку под седалищем своего повелителя, доставала из шкафа коробку с заваркой индийского чая, собиралась заправить кальян и для того уже сняла глиняную чашечку на верхушке этого изящного изобретения Востока.

Ровным голосом Игарри рассказывал послу про бордель на Ринг-штрассе, про другие статьи, про донос Фархада. Письмо из австрийского МИДа он даже продемонстрировал начальнику. Австрийцы запрашивали о дальнейшем их пребывании в Вене, поскольку первый срок, согласованный между императором Францем Первым и шахом Фетх-Али, заканчивался через три дня.

Посол продиктовал секретарю ответ. Для него требовалась не простая бумага, а государственный бланк, из тех, что хранились в сандаловом ящике. Ключ от него Хуссейн-хан берег как зеницу ока. Но он отцепил его от связки на своем поясе и передал Игарри, ибо произошло некое неожиданное событие.

Несчастная Мариам – да хранит Всевышний ее невинную душу! – опрокинула почти заправленный черным персидским табаком кальян на пол. Глиняная чашечка на его верхушке раскололась надвое. Это привело посла в бешенство. Кальян был испорчен, а он так любил его! К тому же в этой стране кяфиров достать подобную вещь, наверное, будет непросто.

Пользуясь суматохой, переводчик не спеша переложил оригинал протокола в свою кожаную папку под газеты и вместо него оставил копию. Также он извлек из сандалового ящика один лист с водяными знаками и государственным гербом, аккуратно повернул в замке ключ, вернул его послу и сказал, глядя на Мариам, получившую звонкую пощечину от мужа и пытающуюся скрыть слезы:

– Превосходные кальяны продаются в магазине моего дяди Али-Хабиба. Если позволите, завтра я отвезу вас туда.

– А сколько они стоят? – проворчал Хуссейн-хан.

– Чуть-чуть дороже, чем в Тегеране.

Хуссейн-хан, сразу подобрев, предложил переводчику остаться у него на обед. Давно оторванные от родины, они могли только за софре, расстеленной на полу, вспоминать ее краски и запахи. Сегодня нет ничего лучше классического персидского блюда «чело-кебаб»[21] с поджаренными помидорами и солеными огурцами под соусом из гранатового сока, растертых грецких орехов и кардамона.

Игарри поблагодарил за приглашение и отказался. Он объяснил послу, что очень устал и хочет отоспаться после бурной ночи, проведенной в борделе.

Старик, подмигнув, похлопал его по плечу:

– Ладно, сынок, иди…

Насколько спокойно и обдуманно он действовал, извлекая оригинал протокола, настолько сильно разволновался, очутившись в своей маленькой комнатке. Его охватила нервная дрожь, дыхание сбилось, сердце заколотилось в бешеном ритме. Без сил сын серхенга Резы повалился на кровать и лежал, глядя в потолок остановившимся взглядом.