Тайна голландских изразцов

Маша огляделась: стол с кассой (вход – 5 евро); на стенах – черно-белые фото, она узнала улицу на левом берегу в Париже; плакаты антинацистского толка… Огромный яркий ковер петчворк: Моисей со скрижалями. Вертушка с открытками и прозрачный ящик для пожертвований.

– Значит, вы ищете свою семью? – спросил юноша уже по-английски, глядя на нее с явным сочувствием.

Маша помотала головой:

– Нет, я…

– Родственников, пропавших во время Холокоста? – перебил ее молодой человек.

– Нет, вы неправильно поняли. Я… Я не еврейка. – Маша увидела, как тот непонимающе нахмурился, и поспешила продолжить: – Дело в том, что я сейчас работаю над неким… искусствоведческим исследованием.

Юноша нахмурился еще больше:

– Искусствоведческим?

– Да, – смущенно кивнула Маша. – Я действительно ищу одну еврейскую семью. Богатую, скорее всего, из Антверпена.

Молодой человек чуть брезгливо усмехнулся:

– Если это касается произведений искусства, экспроприированных у евреев нацистами во время Второй мировой…

– О нет. Ко Второй мировой это не имеет отношения. Скорее, – улыбнулась Маша, – к войне восьмидесятилетней. 1555 года.

– Ого! – Юноша поднял бровь. – И что же с этой семьей случилось такого… достойного искусствоведческого исследования?

Маша растерянно пожала плечами:

– Увы, не знаю. Знаю только, что они были достаточно состоятельны, чтобы, с одной стороны, иметь свой герб, а с другой – собственность. И сложить камин из… – Маша порылась в сумке и дала юноше уже чуть потрепанные копии фотографий, – вот этих изразцов.

Молодой человек, смешно сморщив нос и склонив голову набок, перебрал листки и передал их обратно Маше.

– Чего конкретно вы хотите?

Маша показала пальцем на герб в углу изразца:

– Вот он, герб. И это моя единственная зацепка, потому что неизвестно, где он находился, тот самый камин. Я только смогла датировать сами изразцы: они выполнены примерно в середине XVI века.

Юноша кивнул, чуть нахмурившись:

– Я понял задачу. В нашем музее действительно есть материалы, связанные с евреями Бельгии: реестры семей, проживавших тут во время оккупации, перечень жителей иудейского вероисповедания в девятнадцатом и начале двадцатого века. Есть даже один 1756 года… Но глубже XVIII века, а уж тем более XVII… – Он развел руками. – Все крайне хаотично.

– Конечно, я все понимаю, – попыталась придать своему голосу оптимизма Маша.

– Не думаю, что на самом деле понимаете. – Юноша посмотрел на Машу и грустно улыбнулся. – В Бельгии имеются прекрасные упорядоченные архивы в том же Антверпене… Но конкретно наша, еврейская история – погромы, пожарища, бегство из одной страны в другую… Как бы вам сказать? Не способствует строгой организации материалов.

Маша грустно улыбнулась в ответ, кивнула:

– Революции, войны, миллионы погибших от репрессий. Видите ли, я сама не из той страны, которая способствует сохранению архивных данных. Но попытаться все равно стоит.

Молодой человек кивнул, будто принял ее в свой клуб, подал руку:

– Симон.

– Мария.

– Вы правы. – Он осторожно пожал Машину ладонь. – Давайте искать, Мария. Но все ж таки должен вас предупредить: эпоха, которая вас интересует, особенно… неприятная.

– Неприятная? – нахмурилась Маша. – В каком смысле?

Он указал ей на стул:

– Присядем?

Маша послушно села и подняла глаза на красавца, облокотившегося рядом на стол с кассовым аппаратом.

– В еврейской истории, и так изобилующей трагическими событиями, есть три самых страшных периода. Первый – разрушение и поджог Второго храма в Иерусалиме. Ну, вы, наверное, в курсе: огромный храм пылал десять дней, сам город был превращен в руины, а в восстании против римлян погибло более миллиона человек – колоссальная по тем временам цифра. Второй…

– Холокост, – кивнула Маша.

– Да. Шесть миллионов погибших. Истребленный язык – идиш. Об этих двух фактах знают все…

(Маша тактично промолчала: про разрушение Второго храма она помнила весьма смутно. Впрочем, кому интересна чужая, тем более столь древняя история?)

– Но есть еще и третье кровавое событие: Священная война против евреев, развернутая в испанском королевстве христианнейшими монархами Фердинандом и Изабеллой. В 1492-м они приняли в Альгамбре эдикт об изгнании. А дальше… Поднялась и набрала силу волна резни, погромов и насильственного крещения. Родилось в кострах и пытках чудесное предприятие, наводившее до XIX века страх на всю Европу.

– Священная инквизиция? – тихо уточнила Маша.

– Она самая, – кивнул Симон. – И те, кого не успели сжечь, тысячами стали покидать свои дома. Кто отправлялся в Турцию и Африку… А кто – искать место в Европе, где возможно было выжить. «И шли обессиленные пешком триста тысяч, в числе их был и я, весь народ – отроки и старцы, женщины и дети; в один день из всех областей королевства… Куда погнал их ветер изгнания…» – процитировал музейщик, прикрыв глаза, и Маша постеснялась спросить кого.

А Симон открыл глаза и добавил чуть смущенно, уже совсем другим тоном:

– Как ни грустно, гонение на евреев пришлось на прекраснейшую эпоху Ренессанса, расцвет искусств и наук.