Тайна «Голубого поезда»

– Значит, за Чабби можно не беспокоиться? – съехидничала Ленокс.

Леди Тэмплин бросила на нее протестующий взгляд:

– Чабби никогда бы…

– Не сомневаюсь, – перебила ее Ленокс. – Он слишком хорошо знает, с какой стороны хлеб намазан маслом.

– Как же ты бестактна, дорогая, – вздохнула мать.

– Сожалею, – буркнула дочь.

Леди Тэмплин подобрала «Дейли мейл», сумочку и несколько писем.

– Я сейчас же напишу дорогой Кэтрин, – заявила она, – и напомню ей о давно минувших днях в Эджуорте. – И она ушла в дом, энергично поблескивая глазами.

В отличие от миссис Сэмюэл Харфилд, строчки легко соскальзывали с ее пера. Розали Тэмплин без пауз и усилий исписала четыре листа и, прочитав текст, не изменила ни слова.

Кэтрин получила ее письмо на следующее утро после прибытия в Лондон. Прочитав послание (текст и то, что оставалось между строк), она положила его в сумочку и отправилась на условленную встречу с поверенными миссис Харфилд.

Фирма была одной из старейших в Линкольнс-Инн-Филдс[10], и после нескольких минут ожидания Кэтрин проводили в кабинет старшего партнера – любезного пожилого мужчины с проницательными голубыми глазами и отеческими манерами.

Минут двадцать они обсуждали завещание миссис Харфилд и различные юридические формальности, затем Кэтрин протянула адвокату письмо миссис Сэмюэл.

– Полагаю, лучше показать его вам, – сказала она, – хотя оно абсолютно нелепо.

Адвокат прочитал письмо с легкой улыбкой:

– Довольно неуклюжая попытка, мисс Грей. Едва ли есть надобность объяснять вам, что эти люди не имеют никаких прав на наследство, а если они попытаются опротестовать завещание, то никакой суд их не поддержит.

– Я так и думала.

– Человеческая натура не всегда склонна к благоразумию. На месте миссис Сэмюэл Харфилд я бы скорее взывал к вашему великодушию.

– Это один из вопросов, которые я собиралась с вами обсудить. Мне бы хотелось выделить этим людям определенную сумму.

– Вы не обязаны это делать.

– Знаю.

– И они не поймут ваших намерений. Возможно, даже сочтут попыткой откупиться от них, хотя это не помешает им взять деньги.

– Тут ничего не поделаешь.

– Советую вам, мисс Грей, выкинуть эту идею из головы.

Кэтрин покачала головой:

– Знаю, вы абсолютно правы, но все же мне бы хотелось это сделать.

– Они возьмут деньги и будут продолжать оскорблять вас.

– Пускай, если им от этого легче. Каждый развлекается по-своему. В конце концов, они были единственными родственниками миссис Харфилд, и, хотя презирали ее, как бедную родственницу, не уделяя ей ни малейшего внимания при ее жизни, мне кажется несправедливым оставить их ни с чем.

Несмотря на сопротивление адвоката, Кэтрин настояла на своем и вскоре вышла на лондонские улицы с приятной уверенностью, что может свободно тратить деньги и строить любые планы на будущее. Первым делом она посетила ателье знаменитой портнихи.

Ее приняла худощавая пожилая француженка, похожая на мечтательную герцогиню.

– Я бы хотела, если можно, полностью отдать себя в ваши руки, – простодушно обратилась к ней Кэтрин. – Всю мою жизнь я была очень бедной и совсем не разбираюсь в одежде, но теперь получила наследство и хочу выглядеть хорошо одетой.

Француженка была очарована. Ее творческая натура сегодня утром была оскорблена визитом аргентинской мясной королевы, настаивающей на моделях, абсолютно не подходящих к ее пышной и броской красоте. Она окинула Кэтрин внимательным взглядом:

– Да-да, с большим удовольствием. У мадемуазель превосходная фигура – ей лучше всего подойдут самые простые линии. К тому же она très anglaise[11]. Некоторые дамы обиделись бы на такое замечание, но только не мадемуазель. Не существует типа восхитительнее, чем une belle anglaise[12]

.

Манеры мечтательной герцогини внезапно были отброшены.

– Клотильда, Виржини! – крикнула она манекенщицам. – Быстро, малютки, tailleur gris clair[13] и robe de soirée, «Soupir d'automne»[14]. Марсель, дитя мое, крепдешиновый костюмчик мимозного оттенка.

Это было очаровательное утро. Марсель, Клотильда и Виржини со скучающе-презрительным видом медленно прохаживались вокруг, покачиваясь и изгибаясь, в освященной временем традиции манекенщиц. Герцогиня стояла рядом с Кэтрин, делая записи в маленькой книжице.

– Отличный выбор, мадемуазель. У мадемуазель великолепный goút[15]. Мадемуазель не найдет ничего лучше этих костюмов, если она, как я полагаю, собирается на Ривьеру этой зимой.

– Дайте-ка мне еще раз взглянуть на розовато-лиловое вечернее платье, – попросила Кэтрин.

Виржини снова прошлась по кругу.

– Пожалуй, это самое красивое из всех, – сказала Кэтрин, разглядывая изысканные складки ткани, переливающейся оттенками лилового, серого и голубого. – Как вы его назвали?

– «Soupir d'automne». Да-да, это платье как раз для вас.

Эти слова отозвались печальным эхом в ушах Кэтрин, когда она вышла из ателье. Осень – это как раз для нее, которая никогда не знала весны и лета и уже не узнает их. То, что она потеряла за годы рабства в Сент-Мэри-Мид, больше к ней не вернется.