Тайна исповеди

— Ты куда на ночь глядя?

— Как куда? На центральный телеграф, отобью родителям твоим срочную телеграмму.

— Да ладно! Вот про эту ерунду, про сочинение — телеграмму?

— Ну почему же про ерунду. Я им отобью вот что: «С внуком страшное несчастье срочно приезжайте воскл».

— Какое такое несчастье?

— Ну вот же. Ты задумал ужасное. И учительницу не слушаешь. Учительницу!

Ему, старому солдату и старому пролетарию, все люди, которые работали «в чистом», казались важными. Сам он такого и не пробовал. Вкалывал всегда в спецовке.

И тут он тяжело сел и схватился, натурально, за сердце.

— Бабушка, — захрипел он, — где мой нитроглицерин…

Она отбросила в сторону валидол, который не понадобился учителке, — и в три секунды, тренированная же, битая жизнью — подала требуемое.

— Никуда ты не поедешь. Ложись на диван и карауль этого бандита, а я сама сгоняю на телеграф.

— Вы не сделаете этого! — пафосно воскликнул я.

— Почему же это не сделаю? Очень даже сделаю. Я не дам тебе испортить себе жизнь навсегда, одной вот такой глупостью.

— Но они с ума там сойдут! Это что ж они, всё бросят и посреди отпуска полетят из Сочи сюда?

— Да, они спасут тебя и образумят. А ты шамашетший! Уйди с дороги! — закричала она хорошо поставленным дурным голосом.

Я задумался. Вот черт знает, что мне с ними со всеми делать. Представил себе, как мать тоже схватится за сердце, а отец мрачно махнет стакан. Как они там будут скандалить, со знанием дела, и орать друг другу про развод, на который зря не решились сразу!!! А потом в ночи будут ловить такси и гнать на вокзал или, уж не знаю там, в аэропорт…

Короче, я принял решение спасти их всех, иными словами, безоговорочно капитулировал. И, навздыхавшись, сел за стол. К утру малодушно переписал и без того постыдный текст, вставив в него какие-то требуемые канцеляризмы и цитаты из решения партийного пленума. Будучи тогда еще чистым и доверчивым, я наслаждался щекотным ужасом от заглядывания в бездну: учат нас одному, а на самом деле они другие, вот же, обманывают детей! Наконец истина открылась мне, и я вижу, чего стоит взрослая жизнь, в которой нет даже тени честности и благородства. Это было огромное наслаждение — вот так терзаться на почве «духовности». И эти люди запрещают нам ковыряться в носу! Разочарование было безмерным и счастливым, я с жалостью, с искренним сожалением думал о своих товарищах, которые могли только подозревать о том, по каким кривым лекалам скроена наша жизнь. Мелькали, правда, и мысли про то, что неплохо б уйти в резистанс, плюнуть на всё, послать это всё нах! Я, гордый и смелый, не отступлюсь от правды! Пусть погибнет мир, а я буду весь в белом. Это всё — на фоне простых привычных подростковых мыслей насчет красоты героического самоубийства. По какому-нибудь возвышенному поводу.

Фальшак наш совместный все, кому надо, схавали, честь школы я жульнически спас, отпуск родителям не испортил, от лишнего скандала их избавил — впрочем, они вскоре все равно развелись, снова сойдясь только под занавес, перед тем, как смерть разлучила их уж напрочь.

Из отпуска они вернулись в аккурат к выпускному и изъяли у меня медаль, а я-то намеревался опустить ее в стакан с самогонкой и выпить эти 200 мл медленно и аккуратно, чтоб нечаянно не проглотить награду. Что-то такое я видел в кино про героев, они так обмывали свои ордена, и мне тоже хотелось исполнить этот красивый ритуал. Да, если б я забрал медаль на пьянку, едва ли она б оттуда вернулась домой, — но это, пожалуй, было бы лучшим для нас всех выходом из той мутной ситуации.

Медаль та — а других за жизнь мне так и не досталось, как я провидчески и подозревал, — ничем в жизни мне не помогла. Это предчувствие, вполне вероятно, и подпихивало меня к героическому самоотречению и отказу от своей выгоды заради красивой честности и образцово-показательной принципиальности. Всякий раз, как я шел сдавать вступительный экзамен в институт — и в первый год, и на следующий, — мне, разумеется, с ходу ставили четверку по профильному предмету, и я сдавал все четыре экзамена как простой смертный, как рядовые школьные выпускники. Никакого урока в этом я не усмотрел. Про бритву Оккама я тогда не слышал, но идея, кажись, витала в воздухе — и я пытался тогда в школе по зову подсознания отсечь лишнее и не умножать ерунды.