Тайна исповеди

Нам было, кажется, по шесть лет ну или по семь, когда мы вдвоем с ней надолго уехали на роскошной голубой «Волге» с оленем на капоте, сняли крошечный домик на морском берегу и объедались там персиками и дынями, и еще какими-то удивительными сардельками со страшной, убийственной горчицей, которая своей яркостью выдавливала из нас счастливые слезы. Иногда средь бела дня мы с моей красавицей лежали на огромной софе, в которую превращались разложенные сиденья «Волги» с ее стремительным оленем: авто было, кстати, содрано с американской машины… (После скажу с какой.) Переднее сиденье состояло не из двух отдельных кресел, как у всех, но — представляло собой роскошный кожаный диван с кожаной же, то есть из кожзама же, спинкой. Получался фантастический комфорт и удивительный интим, такого не достигнешь никогда на обыкновенном диване, стоящем в скучной повседневной комнате.

Глупость взрослых, всякий это замечал, не знает пределов: для чего ж прозябать в квартирах, когда можно жить в автомобиле, ездить с места на место, перемещаться из одной красоты в другую и спать счастливым сном рядом с прекрасной подружкой — сегодня на морском берегу, завтра в южном лесу с пронзительными запахами, с густым, тяжелым, хоть ножом его режь, вкусным воздухом, а после еще в какой-то курортной беззаботной местности…

Мы лежали на этой автософе и шептались, иногда на расстоянии, но, бывало, что и прилепившись друг к другу, и я еле сдерживал счастливые рыдания. Видеть перед собой так близко ее лицо дивной красоты, какой я после никогда в жизни больше не встречал, — это, наверно, были лучшие минуты и часы всей моей жизни. Машина наша стояла под богатыми деревьями, в роскошном — небось, someshit'овом — лесу, на толстой, мягкой подстилке из хвои, в окна шел густой вкусный непонятный запах, запах Юга, смолы, кипарисов, шишек — всего того, чего нет в домашней, холодной, северной жизни.

Дальше я жил разве что для того, чтоб пытаться повторить, снова пережить те райские минуты, пусть даже с кем-то другой… Уж как-то, хоть как-то, хоть с легким сходством. Я не раз подумывал об окончательном решении вопроса, как это бывает с каждым, кому выпадала в жизни несчастная любовь, ну или счастливая, которая оборвалась раньше, чем подружка тебе осточертела, — но, понятно, не все в таком признаются, это унизительно, опустительно.

Да, конечно, в ту поездку нам пришлось взять с собой несколько взрослых, куда ж тронешься в путь без шофера, без кухарки, ну там, стирка-глажка, подай-принеси, еще же коробка с лекарствами, зеленка, покупка игрушек первой необходимости — двум юным любовникам (пусть даже и платоническим) без помощи никак было не осилить такую экспедицию. Взрослые — неизбежное зло, да. Надо спокойно к ним относиться и как-то терпеть их.

(Похожую ситуацию описывал Гоголь, там Тарас с сыновьями ехал по степи, и на сто верст вокруг не было живой души — а потом путники проголодались, спешились, а ехавшие с ними казаки вдруг начали варить кулеш.)

От той нашей «Волги» остался только олень, я видел его после в гараже, в ящике с инструментами, он тяжелый и прекрасный. На самом деле это был не олень, но — в оригинале — антилопа импала. В 90-е в каком-то гараже, куда я с пробитым колесом заехал на шиномонтаж, мне встретилась Chevrolet Impala. Она была того же бледного, северных летних небес цвета, что и «наша» с Леной старинная «Волга». И на капоте корабельным фигурным бушпритом застыл в прыжке наш старый верный сверкающий олень! То есть это был не он — а она, импала, которой я потом насмотрелся в Африке. Антилопа эта скакала по саванне с удивительной грацией, ну чисто как в балете. Ту Chevrolet легко себе представит любой из наших. Возьмите ГАЗ-24, распилите ей задние двери пополам и передние их половинки приварите к передним же дверям, а задние куски — к корпусу, приспустите крышу (превращая седан в купе), подшлифуйте и подкрасьте, и присобачьте на капот оленя — и вот вам Chevrolet Impala! Я уж было начал приценяться, тогда, но, прежде чем полезть за бумажником в карман правой штанины, осознал ширину Атлантики, которая отделяет меня от дома… Дело было в Пенсильвании.

О, если бы нашелся кто-то великий и могучий (как русский язык), кто б отучил детей от убийственной этой рабской покорности! Которая овладевает людьми, перевалившими за 15 годков… Они после легко и постепенно уходят в маразматическую старость. Пока никому из детей не удалось выжить, все превратились в зомби, то есть во взрослых, в моральных уродов, и тупо влачат свои дни в неволе, посреди убожества будней — как же точен термин «офисное рабство»!

Да, Лена была тончайшая, как бы хрупкая, несломанный цветок — чудом не сломанный. Она была как быстрый рисунок, ее белые носки с какими-то совершенно лишними бантиками вызывали во мне, как сейчас помню, растроганность и умиление. Девчачьи вещи, которые были на ней, — из-за ее излучения переставали быть глупыми и смехотворными, и жалкими. А становились простительными и даже немного симпатичными.