Тайна храма

В конце 1944 года Германия находилась в столь тяжелом положении, что это сказывалось и на общей атмосфере, царящей в нашем коллективе. Теоретически, мы, наконец, были близки к решению проблемы, стоящей перед нами, но на практике каждое новое лабораторное испытание заканчивалось неудачей.

Из всего нашего подземного предприятия к февралю 1945 года все люди были эвакуированы, и, по слухам, ходившим среди персонала, весь наш подземный городок был подготовлен к уничтожению.

Не знаю почему, но оставалась только наша лаборатория, в которой все еще кипела работа. Мы в точности не знали положения дел на фронте, не было практически никакой информации. Единственное, что нам было известно, это то, что наши войска ведут боевые действия уже на территории Германии.

16 февраля 1945 года Валленштайн собрал весь персонал и объявил, что мы должны начать срочную эвакуацию документов и оборудования. Для всех семидесяти двух сотрудников это не явилось неожиданностью, вот только все они, как и я, задавали себе вопрос, куда мы можем эвакуироваться.

С нами осталось всего десять офицеров СС во главе с гауптштурмфюрером Гельмутом Шнайдером, пожилым человеком с болезненным цветом лица. 2 марта мы должны были закончить, но из пятидесяти обещанных грузовиков к нам за это время прибыли только восемнадцать.

Обстановка становилась нервной, непонятно сколько сотрудников будет эвакуировано и будут ли. Офицеры СС стали минировать все помещения нашей лаборатории. Начали ходить разговоры, что нас могут взорвать вместе с оставшимся оборудованием.

5 марта Шнайдер объявил о роспуске персонала: „Мы не знаем, куда вас отправить, и мы не располагаем транспортом для этого. Связь с командованием потеряна, но мы должны выполнить приказ по уничтожению предприятия. Предлагаю вам самостоятельно продвигаться или к вашим родным, или куда пожелаете. На сборы два часа“.

Через два часа мы с Клаусом Ланге покинули базу последними. Большинство наших коллег направились в Мюнхен. В салоны нескольких частных автомобилей сотрудников набилось по 8-10 человек. Чемоданы и сумки прикручивали к крышам автомобилей.

Несколько человек уехали на своих мотоциклах, остальные, как и мы уезжали на велосипедах. Эриха Валленштайна среди убегающих я не видел и о дальнейшей его судьбе ничего не знаю.

Мне и Клаусу было некуда идти, и мы направились в противоположную сторону от Мюнхена, в „горячо любимый“ Ингольштадт. В городе у Клауса была любовница, овдовевшая в 1942 году Урсула Фишер. Уже через час после отъезда с базы мы колесили по полуразоренному городу.

Фрау Фишер приютила нас охотно. Меня разместили в маленькой узкой комнатке под чердаком, а Клаус разделил хозяйскую спальню с вдовой. Мы решили отсидеться и не подвергать свою жизнь опасности. Хаотичное движение беженцев, постоянные бомбежки и начавшийся голод плотно привязали нас к запасливой фрау Фишер.

Ее небольшой домик сиротливо стоял рядом с развалинами еще двух таких же. По ее словам дом чудом уцелел при недавней бомбежке. Передачи немецкого радио скупо говорили о положении дел немецкой армии и без конца призывали отстаивать родную землю всеми возможными способами.

Каждый день мы выходили на улицу и расспрашивали беженцев о том, что происходит в действительности. Отрывистые и противоречивые сведения были неутешительными. Ингольштадт будет занят противником в ближайшее время.

У меня стало неожиданно много свободного времени, и я все чаще предавался размышлениям, почему могучая, технически передовая Германия проиграла войну. На чердаке было много старых газет, и я с упоением изучал их. Они, отчасти, заполняли мои информационные пробелы, возникшие вследствие почти круглосуточной работы на секретном предприятии.

Та легкость, с какой Гитлер завоевал Европу, во многом была обусловлена появившимися в это время союзниками почти во всех европейских странах. Немцы были воодушевлены легкими победами, и авторитет фюрера стал непререкаем.

Крестовый поход против большевизма был встречен овациями. Никто не сомневался в быстрой победе немецкого оружия. Все именно так и начиналось. Сводки с фронта были ликующими, еще немного и падет Москва.

Но каким-то мистическим образом она не пала. Огромная Россия ощетинилась как раненый загнанный зверь и бросилась навстречу. Это было первое крупное поражение немцев. Очень быстро пришло понимание, что это настоящая война. На улицах тихих мирных городов появились военные инвалиды, и все больше похоронок стало приходить в дома немцев.

Я сам видел, как пустеют города, мужское население нескончаемым потоком идет на фронт. На лицах женщин следы безумной тревоги за мужей, отцов и сыновей.

Личной трагедией для меня стало выступление против Германии Соединенных Штатов Америки. Я считал этот шаг неправильным, помня слова своего однокурсника.