Тайна Клумбер-холла

Однажды утром – это было уже второе октября, – я решил прогуляться по направлению к Клумбер-холлу в надежде, что мне наконец-то посчастливится получить какую-нибудь весточку от моей возлюбленной, и заметил человека, взгромоздившегося на большой валун в стороне от дороги.

Когда я подошел к нему поближе, то увидел, что это незнакомый мне человек, и, судя по его грязному платью и неопрятному внешнему виду, пришел он издалека. На коленях у него лежал большой ломоть хлеба, в руке был складной нож, но он, по-видимому, только что закончил завтракать, так как смел крошки с колен и поднялся на ноги при моем приближении.

Питая уважение к тяжелому весу этого малого, а также учитывая то, что он по-прежнему держит в руке свое орудие, я решил держаться противоположной стороны дороги, ибо знал, что нужда и лишения способны довести человека до крайней степени отчаяния, и осознавал, что золотая цепочка, поблескивающая на моем жилете, может оказаться слишком сильным искушением для такого человека, да еще на столь безлюдном участке дороги. Мои опасения еще более укрепились, когда я увидел, что он выскочил на середину дороги и преградил мне путь.

– Ну-ну, старина, – заговорил я, пытаясь сразить его своей непринужденностью, каковой на самом деле вовсе не чувствовал, – я могу вам чем-то помочь?

У этого малого было обветренное лицо цвета красного дерева, с глубоким шрамом, идущим от уголка рта до самого уха, отнюдь не украшавшим его внешность. Седеющие волосы, дюжая фигура, меховая шапка, сдвинутая набекрень, что придавало его наружности по-военному залихватский вид, – в целом он вполне смахивал на представителя одного из самых опасных видов бродяг, с какими мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Вместо ответа на мой вопрос он пристально разглядывал меня в молчании своими угрюмыми глазами, в разрезе которых было что-то восточное, а затем сложил свой нож. Нож издал при этом громкий протестующий лязг.

– Вы не судья, – сказал бродяга. – Слишком молоды для этого, как я полагаю. Они упекли меня в тюрьму в Пейсли, они упекли меня в тюрьму и в Уигтауне, но разрази меня гром, если всякого, кто приложил к этому лапу, я не заставлю припомнить капрала Руфуса Смита! Эта ваша проклятая страна, где человеку не дают нормально трудиться, и сажают за решетку только потому, что у него нет видимых средств к существованию!

– Мне горько видеть старого солдата в таком печальном положении, – сказал я. – В каких войсках вы служили?

– В восьмом дивизионе Королевской конной артиллерии. Чума возьми поземельный налог, военную службу и всё, что с этим связано! Вот я уже и на пороге своего шестидесятилетия с этой нищенской пенсией тридцать восемь фунтов и десять шиллингов в год, которой не хватает даже на пиво и табачок!

– На вашем месте я был бы рад и тридцати восьми фунтам в год, ведь это такая прекрасная поддержка в ваши преклонные годы, – заметил я.

– Были бы рады, неужто? – с издевкой отозвался он, наклоняясь вперед до тех пор, пока его обветренное лицо не оказалось на расстоянии фута от моего собственного. – Во сколько, интересно знать, вы оцените этот шрам от удара кривой индийской сабли? А то, что я передвигаюсь со скрипом, грохоча, подобно мешку, набитому игральными костями, да еще и изрешеченному пулями вдобавок, – по-вашему, это пустяки? А печень, которая что твоя губка, а малярия, дающая о себе знать всякий раз, когда ветер дует с востока, – какова рыночная стоимость всего этого? Вы бы избрали такой жребий ради каких-то жалких сорока фунтов в год, – что, избрали бы?

– В этой части страны живет бедный народ, – ответил я. – Здесь вы можете сойти за человека обеспеченного.

– Здесь живет глупый народ, и вкусы у него дурацкие, – заявил капрал, вынимая из кармана черную трубку и принимаясь набивать ее табаком. – Я знаю, что такое достойная жизнь, и, черт возьми, если уж в моем кармане завелся шиллинг, я потрачу его так, чтобы было что вспомнить! Я сражался за мою страну, а моя страна плевать на меня хотела. Я желал бы отправиться в Россию, уж извиняйте! Я бы показал им, как пересечь Гималаи так, что и афганцы, и британцы только рты разинут от изумления, будучи не в силах воспрепятствовать этому переходу. Как вы думаете, сколько заплатят за этот секрет в Санкт-Петербурге, а, мистер?

– Мне стыдно слушать, как старый солдат говорит такое, пусть даже и в шутку, – сурово ответил я.

– В шутку, вот как! – вскричал он, присовокупив к этому страшное ругательство. – Да я бы сделал это еще много лет назад, если бы русские не вышли из игры. Скобелев был лучшим в своем роде, но он уже умер. Однако это всё тут ни при чем. Я хотел бы узнать у вас, слышали ли вы хоть что-нибудь о человеке, именующем себя Хэзерстоуном, и также известном как полковник сорок первого Бенгальского пехотного полка? В Уигтауне мне сказали, что он живет где-то в этих местах.

– Он живет вон в том огромном доме, – ответил я, указывая на Клумбер-холл. – Пройдите чуть дальше по этой дороге, и вы увидите главные ворота, только генерал не очень-то жалует посетителей.