Тайна Кутузовского проспекта

Варенов Исай Григорьевич воспитывался в семье дяди по матери, Жарикова Василия Васильевича, работавшего водопроводчиком в ЖЭКе №21 Киевского райисполкома г. Москвы, в 1962 году поступил в МАДИ, откуда был исключен, когда выяснилось его подлинное имя и связь с изменником Родины Вареновым.

Реабилитирован Варенов Николай Кириллович был в 1963 году, когда Варенов Исай Григорьевич был осужден за вооруженный грабеж и отбывал наказание в Саблаге.

Его «учителем» в зоне был Сорокин Евгений Васильевич, который, как сейчас стало известно, был следователем его отца и готовил материалы на расстрел Варенова Николая Кирилловича, применяя при этом недозволенные методы ведения следствия.

Мл. оперуполномоченный Скоробогатько».

XI

«УУГРО ГУВД Мосгорисполкома капитану Строилову полковнику Костенко

Сообщаю, что разрешение на обмен Федоровой З. А. ее жилплощади по набережной Шевченко на трехкомнатную квартиру по Кутузовскому проспекту было дано председателем Исполкома Моссовета после обращения к последнему одного из лиц, близких к семье Л. И. Брежнева, фамилия этого человека устанавливается.

Майор Неустроев».

XII

«УУГРО ГУВД Мосгорисполкома капитану Строилову

По неподтвержденным данным (находятся в стадии отработки), брат художника Баха, ныне эмигрировавший в США Игорь Бах, 12. XII. 1981 был госпитализирован в городскую больницу №62 по поводу острого приступа аппендицита, начавшегося, по его словам, в ночь с 10. XII. 1981 на 11. XII. 1981.

Приступ, однако, был купирован терапевтическими методами лечения, операции не было.

В больнице его навестил некий Никодимов, данные на которого устанавливаются.

Лейтенант Ознобишин».

Костенко откинулся на спинку стула, помял лицо; сюжет всего дела прояснялся, складываясь в полнейшую безнадегу

; рассветало, позвонил на посты; ответили, что Сорокина по-прежнему нигде нет, исчез, как сквозь землю провалился; Варенов молчит, только улыбается, так же ведут себя боевики; с третьего поста сообщили, что вокруг интересующей квартиры крутятся подозрительные; Костенко провел по глазам ладонью, отключился на десять минут, потом резко поднялся и позвонил оперативному дежурному Глинскому:

– Малыш, выручи машиной, а?

20

Поскольку Берия знал, что Сталин благоволит Федоровой не просто как красивой женщине, великолепной актрисе, но прежде всего как русскому художнику, национальной героине, знакомой в стране каждому и каждым любимой, комбинация по ее устранению – в отличие от сотен тысяч подобного рода устранений и нейтрализаций, когда было достаточно выписать постановление на арест, все остальное прикладывалось само по себе, – готовилась достаточно тщательно.

Берия помнил, как зимой сорок пятого – незадолго перед тем, как на Тушино стали прибывать американские летчики, чтобы включиться в работу по подготовке совместного выступления против японцев, – во время одного из застолий на Ближней даче Сталин сказал:

– После победы экономическое положение народа, видимо, серьезно ухудшится… Все деньги будем вкладывать в создание атомного проекта… Главная задача: накормить Москву… В России всегда все определял центр… Такова историческая традиция… Надо заранее дать сатисфакцию русским, выделив их надежное долготерпение, – во имя славы Державы… Конечно, в условиях нынешнего братания, – Сталин чуть усмехнулся, – с западными демократиями, которые поставляют нам «студебеккеры», орудия, шинели и свиную тушенку, добром терпеть никто не захочет, распустились, забыли про спасительную и необходимую узду страха…

Берия дивился тому, как аккуратно и отрешенно ставил задачи генералиссимус. Раньше, в двадцатых, он мог публично сказать, – да еще в присутствии Троцкого и Каменева: «Грузию придется перепахать», – не думая о том, что эти его слова станут известны в Тбилиси каждому десятому, а это значит – всем.

Новое время, новые песни, воистину.

Теперь, когда миновал ужас коллективизации, которую ныне славили как «гениальную революцию сверху», после леденящих тридцатых, названных «очищающим вихрем», после поражений сорок первого и сорок второго, определенных пропагандой как один из элементов «гениальной военной стратегии», Сталин до конца уверовал в свое надмирное бессмертие и поэтому зримо готовился к любой фразе, загодя лепил ее, взвешивая каждое слово, и лишь после того, как проанализировал со всех сторон, отдавал вечности…

Наблюдая Сталина последние шесть лет практически ежедневно, Берия все более и более страшился этого человека, преклонялся перед ним, ощущая свою малость, и учился великой мудрости править теми, кого давно и свысока презирал, относясь к людям как к «массе», «материалу», «толпе».

Прикасаясь к архивам, Берия открывал для себя такие подробности, которые рождали в нем ужас: он жил в стране, где знание сделалось столь же опасным, как работа в чумном бараке или на артиллерийском складе, заминированном искусными диверсантами.