Тайна Кутузовского проспекта

– А я их вообще впервые вижу… Вы мне дело не шейте… Мою машину разбили, приволокли сюда ни за что, ни про что, издеваться над собой не позволю…

– Ну что ж, – Костенко кивнул. – Иди, пиши, что этих псов никогда не видел, и потом можешь катиться ко всем чертям…

Проводив взглядом Стружкина, которого вывел из камеры милиционер, Костенко дождался, пока стих безнадежно-тюремный звук шагов, достал из кармана конверт с поляроидными снимками, бросил на лавку:

– Можете посмотреть… Тут все зафиксировано… Как вы из его машины вылезаете, как с ним прощаетесь… А ведь он сейчас возьмет на себя ответственность за дачу ложных показаний… А это – срок. Ясно, нелюди? Что касается свидетелей и улик, то после вас эксперты приезжали, там ваших пальцев полно, это – неубиенная улика… Меня сейчас другое интересует. Кто вам сказал про генерала? Ответите – отпущу… Но вам это невыгодно… Вас сегодня же вырежут, потому что вы – свидетели… Ясно? За три дня я возьму банду… Клянусь, – Костенко медленно поднял на них ненавидящие глаза. – Клянусь жизнью, псы… И тогда вы пойдете на процессе свидетелями, а не соучастниками… Гуслину дадут условно, маломерок еще… Тебе, Залоев, светит трояк… Если, конечно, старик не умрет… Вы ж бросили его, восьмидесятидевятилетнего, на пол, сталинские недострелыши… Молчим?

– А мы все сказали, – тихо повторил Гуслин, втягивая голову в плечи; поляроидные снимки рассматривал со страхом, глаза лихорадочно бегали.

Костенко поднялся:

– Пойдем, Гуслин… А ты здесь один посиди, Залоев, подумай… Шагай, Гуслин, я тебя в другую камеру посажу, к серьезным людям, не ровня этому нелюдю, там тебе все по закону растолкуют… Пойдем…

Он стукнул ладонью в дверь, конвоир сразу же распахнул ее, словно подслушивал; в темном коридоре, освещенном тусклым светом лампочки, забранной решеткой, Гуслин услышал хриплый хохот, доносившийся из соседней камеры.

– Посмотри в глазок, – сказал Костенко парню. – Полюбуйся на своих будущих учителей… Гуслин молча замотал головой.

– Да ты не бойся, – усмехнулся Костенко, – смотри, а то наклоню…

Тот приткнулся к глазку; три обросших детины в рванье гоготали, играя в «тюремное очко».

– Отворяйте камеру, сержант, – сказал Костенко.

– Не надо, – прошептал Гуслин. – Я скажу… Наводку на генерала дал Федька Рыжий, он со Стружкой в одном доме живет, на Кропоткинской…

Федькой Рыжим оказался Арсений Федяшкин, тридцати двух лет, судимый за квартирные кражи, официант кафе «Отдых»; попросив Ступакова установить связи пса, Костенко заглянул в кабинет, где Стружкин кончал строчить показания.

Дождавшись, когда тот поставил закорючистую подпись, разложил перед ним – трескучим карточным пасьянсом – поляроидные снимки.

– За дачу ложных показаний срок получишь, – сказал Костенко. – Бери второй лист и пиши про Рыжего.

– Про какого Рыжего? – Стружкин съежился, голос стал писклявым, слезливым, отчаянным.

– Ты мне вола не верти, паскуда… Арсений Федяшкин на очной ставке скажет правду, а ты умоешься большим сроком.

– Я без адвоката отвечать не буду…

– Ну и не надо… Никто тебя не понуждает говорить без адвоката… Валяй, вызывай… Только сначала я твоего адвоката к старику Строилову свожу… Поглядим, как он тебя после этого станет защищать.

– На одном адвокате мир не сошелся. Другого вызову.

– Пиши фамилию, вызовем, тварь…

– А какое вы имеете право меня оскорблять?! Я что, в фашистский застенок попал?!

– Знаешь, что бы с тобой сделали в фашистском застенке? Или у нас, при Сталине? Знаешь? Думаешь, если мы вознамерились по закону жить, то вам теперь все можно?! Все с рук сойдет?! Ошибаешься, Стружка… Если б ты был сиротой голодным – одно дело, а ты ж барчук, ты жизнью балованный, тебе лагерь внове будет, а до лагеря еще надо через тюрьму пройти…

– Вы меня на испуг не берите… Не расколюсь… Без адвоката ни слова не скажу…

– Ах, если б я был фашистом, – Костенко сокрушенно покачал головой, вздохнул и медленно поднялся. – Сейчас я в «Отдых» еду, что Рыжему передать? Говори – запомню…

С этим и вышел, ощущая глухую, безнадежную ярость; а ведь такие, подумал он, вполне могут нас в фашизм затолкать, если только дать расходить эмоциям…

… В «Отдых», конечно же, не поехал – рванул прямиком в аэропорт «Шереметьево», забитый детьми, стенающими женщинами, угрюмыми стариками – немцами, евреями, армянами, стайками веселых туристов, растерянными иностранцами, счастливыми командировочными, оценивающе-выжидающими носильщиками – вавилонское столпотворение…

Связался по рации со Строиловым; на Петровке его не было, дежурный ответил, что капитан поехал к отцу:

– Генералу очень плохо, товарищ полковник. Он потребовл вызвать прокурора и представителей комитета, хочет дать показания на Сорокина… Считает, что сейчас это единственное законное основание для его задержания… Он требует, чтобы его брали немедленно… Говорит, – голос дежурного сорвался, – «сделайте это, пока я жив»… Где вы?

– Еду в Шереметьево… Предупредили наших?

– Да.

– Скажите Строилову, что мы возьмем его…

– С чем? У нас же на него ничего нет…