Тайна масонской ложи

У Тимбрио были жена и две дочери — обе еще совсем дети. У его брата, только что женившегося на Амалии — самой младшей из двоюродных сестер жены Тимбрио, — еще не было потомства. То ли из-за своей молодости и красоты, то ли из-за желания солдат как можно более жестоко отомстить за своих убитых товарищей новобрачная подверглась гнусному надругательству со стороны военных. Они изнасиловали ее прямо на глазах у связанных по рукам и ногам Тимбрио и Силерио, а также на глазах у дочерей Тимбрио, которым солдаты тем самым цинично и наглядно показали, что может произойти и с ними, если они не будут выполнять распоряжений военных. Лица девочек, залитые слезами, контрастировали с абсолютно спокойным лицом насилуемой женщины, которая не потеряла чувства собственного достоинства, хотя ее охватила лютая ненависть. Кроме учиненного против них гнусного произвола и насилия, этот день запомнился братьям-цыганам на всю оставшуюся жизнь еще и тем, что никто из присутствовавших при их аресте соседей даже и не попытался за них заступиться, хотя среди их людей было немало их заказчиков, в том числе несколько дворян и даже священники. Поэтому братья с тех пор считали всех этих людей соучастниками совершенного против них самого настоящего преступления, вина которых была не меньше вины тех, кто над ними издевался.

Впоследствии Тимбрио и Силерио узнали, что их имущество было разделено между коррехидором{Коррехидор — управляющий в провинциях феодальной Испании.}, двумя судьями и офицером, руководившим арестом, и тогда они поклялись, что не пожалеют жизни, чтобы должным образом отомстить этим четверым и всем бездействовавшим очевидцам их столь позорного ареста.

Поднявшись на небольшой холм, заключенные встретились с еще одной колонной, состоявшей из подростков, направлявшихся на работу в мастерские. Некоторые из этих детей из-за своей жуткой худобы были похожи на ходячие скелеты.

— Погляди на этих затурканных чертенят! Их шпыняют хуже, чем скотину!

Произнесший эти слова Тимбрио тут же получил удар по голове, от которого у него открылась еще не зажившая рана возле брови, и из нее ручьем хлынула кровь. Ударивший его охранник крикнул, чтобы он перестал болтать на своем цыганском жаргоне, а шел молча, как и все остальные.

Вскоре супруга адмирала донья Мария Эмилия Сальвадорес, направляясь со своими служанками на восьмичасовую мессу, тоже натолкнулась на колонну подростков-цыган, ковыляющих по центральной площади тюрьмы в сторону мастерской, где выполнялись плотницкие работы и готовились материалы для конопачения кораблей.

Марию Эмилию поразил плачевный вид этих цыганят, однако больше всего ее внимание привлек один из них, чья кудрявая светловолосая голова сразу бросалась в глаза. Ему было лет тринадцать. Он был самым худым из всех детей, шел в конце колонны и выглядел таким грустным и одиноким, что казался еще более несчастным, чем остальные подростки.

Мария Эмилия попросила одну из своих спутниц навести справки об этом мальчике — как его зовут и кто он такой, причем сделать это как можно быстрее. Она остановилась и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не исчез за углом. Ее охватило странное чувство пустоты, и, сама не зная почему, она вдруг захотела догнать этого мальчика и крепко обнять его.

Образ этого человечка стоял у нее перед глазами на протяжении всей мессы, а еще она упомянула о нем на последовавшей за мессой исповеди. Однако исповедник истолковал эти чувства лишь как отражение ее неудовлетворенного материнского инстинкта.

Вернувшись домой, Мария Эмилия долго и мучительно размышляла об увиденном ею подростке, потому что — она и сама не знала, как такое могло произойти, — этот мальчик заставил ее вспомнить о тех сторонах жизни, о которых она уже давно позабыла. Он показался ей ключом, открывавшим дверь, через которую можно войти, а вот выйти через нее уже никак нельзя, в каком бы направлении тебя затем ни понесла слепая судьба.

Адмирал Гонсалес де Мендоса лично следил за ходом земляных работ. Его охватило отчаяние из-за ничтожности результатов, достигнутых заключенными-цыганами. Чтобы обеспечить строительство новых доков, необходимо было перенести русло канала, проходившего в прилегающей зоне, однако почва, на которой приходилось работать, оказалась необычайно влажной. Это была даже не почва, а самый настоящий ил.

Заключенным действительно было очень трудно работать ид этом участке: их ноги увязали в болотной жиже по колено, а цеп и и оковы еще больше ограничивали движения. Хотя в каждом доке работало по тысяче человек, результат труда оказывался таким ничтожным, как будто их количество не превышало сотни.

А еще заключенные все время выражали свое недовольство: они шумно жаловались то на неудобства, которое доставляли им оковы, то на скудость рациона, то вообще на тяжкие условия труда.

Вспышки насилия и попытки к бегству стали такими частыми, что весь воинский состав верфи уже не столько выполнял обычные для военно-морской базы задачи, сколько присматривал за заключенными и подавлял беспорядки.

— Сеньор, пожалуйста, выслушайте меня!