Тайна персидского обоза

— Но какое отношение, господа присяжные заседатели, имеют эти далекие события к сегодняшнему процессу? — задался вопросом адвокат и тут же ответил: — Самое прямое, поскольку у Соборной горы недавно были найдены останки пропавшего восемьдесят с лишним лет назад поручика Рахманова! У него как раз и оказались часы с дарственной надписью генерала Ермолова тогда еще майору Родиону Игнатьеву, а на истлевшем мундире недоставало одной, той самой, потерянной серебряной пуговицы. Но это стало ясно не только мне, но и его правнуку, волею судеб оказавшемуся в Ставрополе. Он, вероятно, понял, что полковник Игнатьев и поручик Рахманов — соучастники кражи персидского золота, так и не найденного до сих пор. И тогда он решил восстановить так называемую «справедливость» и получить все то, чем давным-давно мог завладеть его прародитель. Проведя несложный расчет, он понял, что золото находится на территории усадьбы Загорской. В этом, конечно, был свой резон, ведь в обнаруженном старинном брегете таилась подсказка: внутри вместо механизма был вложен персидский золотой туман, а стрелки показывали без четверти пять, то есть четыре сорок пять. Случайно ли это? Конечно же нет! Умирающий Рахманов оставил сообразительному потомку намек, где искать золото. Монета означала клад, а время — расстояние. Оказывается, от соляного склада до дома номер восемь по Александрийской улице ровно четыреста сорок пять шагов. Вот вам и разгадка! Будто издеваясь над своим мучителем, Корней прошел по подземным галереям четыреста сорок пять шагов и спрятал украденные ценности как раз рядом с домом полковника. Но где? С какой стороны? На какой глубине? Согласитесь, можно изрыть все подворье и ничего не найти. И тогда ваш покорный слуга обратился в местный краеведческий музей с просьбой отыскать фортификационную карту подземных сообщений и возможные документы того периода, касающиеся распоряжений командующего линией. Покойный Корзинкин передал мне две коробки документов, среди которых оказался вырванный лист из дневника генерала Эртеля. В нем говорилось, что из Петербурга в Ставрополь прибыл чиновник Третьего отделения надворный советник Самоваров с целью поиска золота, пропавшего в Ставрополе во время следования фурштата из Персии в Петербург. Естественно, после моего ухода хранитель музейных ценностей прочел этот текст, и, сопоставив мой интерес к карте, а также газетную статью о странном захоронении под Соборной горой, заядлый кладоискатель не устоял перед соблазном и похитил документы, инсценировав кражу через окно. Корзинкин понял, что где-то совсем недалеко, на территории бывшей крепости, ждут своего часа сотни золотых монет. Я допускаю, что историк собирался кому-нибудь продать эту информацию, но, скорее всего, он самолично надеялся отыскать сокровища. Как об этом стало известно злоумышленнику, я могу только догадываться. Хотя возможно допустить, что краевед просто-напросто проболтался своему палачу. И этот разговор стал для него роковым. А вот теперь, имея на руках доказательства нахождения золота на территории усадьбы Загорской, преступник мог договариваться с кем угодно. Таким компаньоном для него стал Сипягин. Торговец зерном согласился участвовать в совместном предприятии по приобретению бесценной недвижимости и даже заплатил госпоже Загорской задаток, но можно предположить, что после этого он потерял всякий интерес к своему компаньону. Этого злоумышленник ему простить не мог и потому незаметно подмешал ему в алкоголь достаточно большую дозу опия. Результат вам известен. Но стал ли душегубец ближе к сокровищам, совершив два смертоубийства? Нет. Зачем же тогда ему лишать жизни престарелую хозяйку дома, если наследником по духовному завещанию является господин Шахманский? Смысл есть только в том случае, если наследник, обвиненный в убийстве наследодателя, будет лишен прав по завещанию, и тогда это имущество перейдет к очередному наследнику — Глафире Виссарионовне Загорской. Именно она стала бы собственницей двух доходных домов, ну а вместе с ней доступ к богатству получил бы ее будущий супруг и убийца в одном лице — газетный репортер Савраскин.

В зале поднялся невообразимый шум. Дамы трещали без умолку, как синицы в зимнюю оттепель. Глафира закрыла лицо руками и разрыдалась; какая-то сердобольная старушка предложила ей для успокоения нюхательной соли, но классная дама заторопилась к выходу.

Клим Пантелеевич не торопясь, будто фокусник, взял со стола конверт и, выудив из него сложенный вдвое лист с отпечатанным на машинке текстом, обратился к председательствующему: