Тайна персидского обоза

«Пять тысяч ассигнациями. Но это еще не все. Ежечасно ожидая позора, я попросил Корнея ссудить мне некоторую сумму. В ответ он расхохотался и сказал, что таких денег у него сроду не водилось. Знаете, что он посоветовал мне? Бежать! А на следующий день из ящика моего стола пропал ключ от сундука полковой кассы. Сообразно должностным предписаниям, мне надлежало заявить о случившейся утере. За этим неминуемо последовала бы ревизия расходных полковых книг и, как вы понимаете, мое неминуемое разоблачение. Но мне повезло: приказчик лавки, где покупались эти сундуки, сжалился надо мной и дал дубликат ключа. Потом прибыл фурштат из Тифлиса, и, как на грех, куда-то запропастился Рахманов. Но вы не подумайте ничего дурного! К исчезновению поручика я совершенно не причастен!»

«А не подскажете адресок вашего пропавшего приятеля, я имею в виду Рахманова?»

«Он жил по Казачьей улице, в доме жены, по-моему, номер двадцать шесть».

И тут надворный советник полез в карман крылатки и, словно факир, разжал перед моими глазами кулак — на его ладони появился длинный черный ключ. «Узнаете?» — глядя мне прямо в глаза, осведомился он.

«Но позвольте, откуда он у вас?»

Оставив мой вопрос без ответа, Самоваров продолжал меня удивлять:

«История, которую вы мне только что поведали, без сомнения, правдива и достаточно печальна. Только дело в том, господин поручик, что, к величайшему моему сожалению, до развязки еще очень далеко. — Он достал из широкого кармана плаща трубку, вытащил небольшой холщовый мешочек для табака, с удовольствием набил пальцами чашку, чиркнул дорогой английской серной спичкой и прикурил. — Итак, откровенность за откровенность. К интендантской службе и Главному штабу я никакого отношения не имею. Я служу следователем в Третьем отделении Канцелярии Его Величества и оказался в этом городе по делу государственной важности. Тот самый обоз, прибывший в Ставрополь из Тифлиса в день исчезновения Рахманова, через двенадцать суток достиг столицы. И все бы хорошо, да вот только один ларец под номером восемь никак не хотел открываться, а данный ключ, с такой же цифрой, к нему не подходил. Взгляните», — Самоваров перевернул ключ другой стороной, и я увидел выцарапанную на нем арабскую восьмерку.

«Но у меня не было никаких цифр», — сказал я.

«Допускаю. Так вот, когда сундук все-таки вскрыли, он оказался доверху набит кусками добротного ставропольского ракушечника, коего здесь, как я понял, залежи несметные. И теперь извольте объяснить, милостивый государь, как на связке начальника обоза мог оказаться ключ от вашей полковой кассы?»

«Не могу знать».

«А должен ли я в таком случае подозревать вас в совершении этой дерзкой кражи?»

Я молча кивнул.

«То-то и оно, что должен. Значит, так: все, что касается растраты казенных средств, оставляю на суд вашей совести и надеюсь, что до окончания моего пребывания в Ставрополе вы найдете способ покрыть недостачу, а затем я постараюсь забыть все, что вы мне сейчас наговорили. Но взамен я попрошу вас сохранить в тайне истинную цель моего визита в ваш чудный городок с поросятами на бульваре и крытой соломой ресторацией. Вам надлежит регулярно сообщать мне любую информацию, которая может пролить свет на ограбление обоза. О потере ключа забудьте. А господину Латыгину я скажу, что это простое совпадение. Такое, знаете ли, иногда случается. Вот, пожалуй, и все. И попрошу вас без глупостей. Помните о жене и дочери. Кроме вас, любезный, о них заботиться некому. Желаю здравствовать… желаю здравствовать», — следователь почему-то дважды повторил последнюю фразу и удалился.

Поручик тщательно смыл пену с лезвия, аккуратно положил на полочку бритву, промокнул белоснежной салфеткой лицо и, глядя на свое отражение, с горечью подумал: «Теперь я не только вор, но еще и тайный доносчик Третьего отделения. Ну уж нет! У всякого русского офицера всегда остается по крайней мере один достойный выход». Гладышев надел мундир и тщательно застегнул китель на все пуговицы. За окнами выл промозглый ветер, а от мирно спящей жены веяло теплом и домашним уютом. В деревянной детской кроватке, подложив крохотный кулачок под пухленькую щечку, пускала на подушку слюнявые пузыри пятилетняя дочь. На печи, мурлыкая, дремал кот, время от времени открывая один глаз.

Он покинул дом, бесшумно затворил калитку и пошел под гору по сбитым каменным ступенькам узкого переулка. Кое-где вспыхивали желтыми тускловатыми пятнами маленькие окошки просыпающихся домов. Поручик остановился у края темной, дышащей холодом пропасти. Ветер дул ему в грудь и отталкивал от черной бездны, будто пытаясь спасти. Бурная Ташла несла свои стремительные воды уже тысячу лет и всегда безразлично взирала на уходящие в вечность поколения живущих по ее берегам людей. Но сейчас и она, как могла, старалась образумить решившего уйти человека, обдав его лицо дождем ледяных брызг. Предчувствуя недоброе, жалобно застонал сыч.