Тайна похищенного пса

Бедный Кафи! Похоже, он понял, что его не берут. В последние дни, когда мама упаковывала посуду в ящики, пес не отходил от ее ног. Он больше не бегал к табачному киоску за газетой, боясь, наверное, вернуться к запертым дверям. Он так жалобно глядел и наклонял голову, что слезы наворачивались мне на глаза.

Было решено, что его возьмет булочник Обанель. Это я нашел для Кафи новую семью. Фредерик, младший из Обанелей, учился со мной в школе; он был добрым и очень любил животных. С ним Кафи не будет обделен лаской. Хоть какой-то выход из положения! Я очень надеялся, что, когда мы переедем в Лион, мама найдет другую квартиру, ведь она мне обещала, и тогда Кафи снова будет с нами. Однако я не обольщался. Это могло занять недели и даже месяцы.

В день отъезда налетел бешеный мистраль, он выметал улицы, гнул кипарисы и придавал небу тот голубой лавандовый оттенок, который я так любил. Грузовичок подкатил рано утром, и взрослые сразу начали грузить вещи. Каменщик не хотел терять больше одного дня и рассчитывал вечером вернуться.

В половине девятого все было готово, брезент закрыт. Но в последний момент исчез несчастный Кафи, который не отходил от меня ни на шаг, пока я суетился возле машины. Я обыскал весь дом от подвала до чердака — его нигде не„_ было! Может, он забился в какой-нибудь угол, чтобы скрыть свое горе, как это делают все звери, когда страдают?

— Тем хуже, — сказал каменщик, — мы не станем терять время из-за какой-то собаки!

Но как я мог покинуть Реянетт, не попрощавшись со своим псом? Я снова бросился к дому. Опять ничего!

— Черт бы подрал твою собаку! — бросил измученный шофер. — В путь!

И он забрался в кабину, чтобы завести мотор. Только он уселся, как из-под сиденья послышался жалобный вздох. Оказывается, Кафи, улучив момент, забился под сиденье, надеясь остаться незамеченным.

У меня разрывалось сердце, когда я вытаскивал чуть живого Кафи из этого убежища. Чувствуя себя виноватым, пес понуро ждал наказания.

— Отведи его к булочнику, — резко сказал папа, — пусть запрут его и подольше не выпускают, а то еще побежит за машиной.

Мой бедный Кафи покорно плелся рядом и ни разу даже не посмотрел на меня. Фредерик запер его в кладовке — маленькой темной комнате, куда зимой ставили подниматься тесто. Я в последний раз крепко прижал к себе пса.

— Береги его, Фредерик! А если ему будет совсем грустно — поговори с ним обо мне!

Каменщик уже нервничал. Я забрался в кабину к папе на колени, а мама держала Жео. Машина тронулась. Почти всю дорогу мы ехали молча, чувствуя себя плохими родителями, бросившими своего ребенка…

В Лион мы въехали к полудню. Солнце осталось у нас за спиной. По мере того как утихал мистраль, небо затягивалось тучами. Пошел дождь, и водитель включил «дворники». Сквозь мелкую сетку дождя я впервые увидел серый и грустный город; как же он отличался от Авиньона, где я бывал столько раз!

Я наклонился вперед, чтобы получше разглядеть улицы сквозь кусочек лобового стекла, расчищенный «дворниками». Когда мы миновали мост, папа показал рукой вдаль.

— Смотри, Тиду, вон там — Круа-Русс!

Круа-Русс! Название-то красивое! Этот район представлялся мне золотистым от солнечного света, но оказался лишь скоплением совершенно одинаковых, похожих на коробки домов со множеством прямоугольных окон. Как же я был далеко от Реянетта!

Проехав по широким и очень оживленным магистралям, грузовичок внезапно свернул на узкую улочку. Мы въехали на холм Круа-Русс. Подъем оказался настолько крутым, что шофер дважды переключал скорость. В этом запутанном и бестолковом районе папа совсем не ориентировался, и водитель, вынужденный делать ненужные повороты, бранился не переставая. Пришлось спрашивать дорогу у прохожих.

Наконец грузовичок остановился. Наша улица называлась Птит-Люн, что означает «полумесяц» — наверное, потому, что она такая же горбатая, как и молодой месяц. Всю дорогу я думал только о консьержке, о том, как я ей все выскажу. Но когда она появилась, я почему-то смутился. Эта дама не была ли лохматой, ни грязной, как я себе представлял, но ее ледяной вид и особенно голос меня просто парализовали.

Сказав «добро пожаловать», консьержка добавила:

— Постарайтесь, чтобы не было никаких царапин на моих лестницах… а как распакуетесь — не забудьте убрать все ящики и коробки!

Она так произнесла «мои лестницы», как будто дом принадлежал ей; еще я обратил внимание на то, как она растягивала звук «е» — по-видимому, это был особый лионский акцент, который мне предстояло усвоить.

Прежде чем начать разгрузку, водитель предложил «заморить червячка» в ближайшем кафе.

Мама же хотела поскорее увидеть наше новое жилище. Поэтому, когда мужчины пошли заказать еду и выпить аперитив, она взяла у консьержки ключи и вместе с Жео направилась к лестнице. Я решил к ним присоединиться, чтобы убедиться самому, действительно ли там нет места для Кафи.