Тайна расстрелянного генерала

Старуха подобралась мысленно, выпрямилась бесстрашно и бросила на подходивших танкистов колючий взгляд. Она повидала гэпэушников в разном обличье и беспечным видом подходивших военных не могла обмануться.

Но те неожиданно остановились, поговорили о чем-то без улыбок и воротились назад. В старухиных глазах вдруг прояснилось, и она узнала одного из военных, коренастого, с обветренным, точно вырубленным, грубым лицом и мохнатыми бровями. Уроженец бедной костромской деревни, он выбился в большие командиры, и приезд его стал событием для областного начальства. Фамилия проста, как воробьиное чириканье. Несмотря на вольнодумство, она с девической поры внутренне отгораживалась от простого люда. Иванов или Петров? Ах да! Павлов!

Ревностно оспаривая решения новой власти, она тем не менее шестым чувством одобрила этот выбор. Не потому, что коренастый танкист показался ей чем-то симпатичен. Главным было предчувствие. Мысленно она продолжала руководить, действовала. Необходимую информацию ухитрялась получать отовсюду, даже в тюрьме.

Коренастый танкист уже наверняка не вспоминал свое босоногое детство и пастушечий кнут. Пробежал за несколько лет путь, назначенный многим поколениям. В этом его сила, но в этом же страшный провал. Сейчас от его фигуры веяло властью. Но редко кто из таких скорохватов умеет править по совести, по уму. Оттого и нет ума, что ставят друг дружку не по уму, а по иным качествам. Сладостная ноша власти для многих оказалась непосильной. Но уж верно, по своей воле никто ее не бросил.

В коренастом танкисте чудилась ненадежность. Можно было заранее представить судьбу. Такой не предаст. И не промахнется. Рассчитает все с выгодой для Отечества. Не только для себя… В гражданской участвовал. Но в расправах не замечен. Не то что Васильев… Кстати, тот высокий, с ним, — не Васильев?

Неужели он?

Хлопнул железный люк. Настала тишина, взломанная затем ревом мотора, дрожанием земли. Чья-то красная шапочка заметалась перед броней. И вихрастый паренек — из будущих храбрецов — вытянул девчушку на обочину. Неторопливо переваливаясь, танкетка вползла на мост, осторожно ощупывая гусеницами каждый гвоздь и зависая над провалами. От середины пролета рванула вперед, выдрав еще несколько досок. И залопотала гусеницами вдоль дороги. Минуты не прошло — исчезла за поворотом. Окружающий воздух вновь очистился от копоти и страха.

После отъезда танкистов веселая гурьба мальчишек закипела на мосту. Потом рассыпалась по берегу. Река разливалась все шире, вода поднималась, и мальчишеским восторгам не было предела. Это очень хорошо понятно было даже охлажденной старушечьей душе.

Один из мальчиков пронзительно напоминал старухе сына. Встречая его, она всякий раз вздрагивала. Тот, погибший, и этот, живой, смотрели на нее одинаковыми глазами. Даже имена совпадали.

Подросток был слабосильный, головастый, нерешительный. Ей виделся затаенный взгляд с печалью, точно его побили перед этим. Хотя он прыгал и хохотал наряду со всеми.

Старуха решила возвращаться и опять резко натянула поводок. Пес оглянулся, точно хотел сказать: "Зачем останавливаться? Все правильно. Вот он свесился над перилами. Сейчас можно подойти".

И тотчас, будто согласившись, старуха заковыляла к реке. Пес двинулся вместе с нею по мосту, мелко перебирая ногами. Глянув на подростка, старуха еще раз поразилась его сходству с сыном ее, Костиком, который помер, когда она была в Зайсанской тюрьме. А может, убили…

Кто-то бы удивился: откуда сходство? Этот Костик еще не родился, когда сыночек помер. И было-то ему, голубку, чуть больше пяти лет. Но когда старуха глядела на подростка, ей виделись те же глаза, глубоко спрятанные под бровями, что навек впечатались в ее душу, тот же выпуклый, зауженный кверху лоб… Она сама не понимала откуда и почему — но с разрывом в сотни верст и десятки лет у этого подростка, встреченного случайно, лицо и голова были Костиковы.

Облокотившись на деревянные перила и угрюмо посверкивая глазом, подросток смотрел на странную приближающуюся пару. Он давно знал старуху и не любил за назойливость, за тонкую, прозрачную кожу на лице, за безжизненные, ничего не выражавшие, кроме строгости, глаза. Встречаясь, он никогда не здоровался, норовил пробежать. И тем более удивительно было то, что старуха всегда узнавала его.

— Вот! — сказала она бульдогу. — Видишь? Стоит наш дружок. Подойди и поприветствуй его. А я пока отдохну.

Бульдог действительно подошел и обнюхал забрызганные грязью штаны. Подросток улыбнулся, не разжимая губ и содрогаясь от брезгливости к псу и мощи, которая клокотала под гладкой львиной шкурой.

— Спроси, почему он не в школе, — проскрипела старуха.

Пес бросил из пасти шматок слюны и нетерпеливо переступил передними лапами.

— Нас отпустили, — отозвался Костик, прижимаясь к сухим, теплым перилам моста. — Из-за разлива.

Он ненавидел и в то же время побаивался старуху, а может быть, бульдога, странным образом понимавшего человеческую речь.