Тайна России

И по отношению к самим русским, например, английская политика на Севере России "была политикой колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов": солдаты и офицеры "до такой степени грубы в отношении нашего крестьянина, что русскому человеку даже и смотреть на это претило", писал ген. Марушевский (по оценке демократа с. Мельгунова — "один из самых объективных наблюдателей"). "Отрезанные почти от всего мира трудностями сообщений и стеснениями, скажем просто, английской «диктатуры», мы были положительно политически слепы. Малейшее желание проникнуть за эту завесу вызывало определенное противодействие со стороны английского командования. Связь с Чайковским в Париже была слаба и заключалась в письмах, доходивших с редкими курьерами, другие сведения были случайными и проходили через английскую цензуру" [80]. Унизительная же зависимость от иностранцев вела к тому, что даже на чисто русских белых территориях, как в Северной области, накапливались "несомненное непонимание и даже вражда между властью и населением" [81].

Можно себе представить, какой нравственной проблемой все это было для многих белых деятелей, сознавая свое бессилие и стиснув зубы, идти на компромиссы ради хоть какой-то возможности борьбы…

Похоже, Россию тогда могло (теоретически) спасти одно: если бы в 1918 г. чудом прозрели и белые генералы, и немцы, заключив между собою консервативный антибольшевицкий союз. Предпосылки для него отмечают многие мемуаристы. Савич (депутат Государственной Думы, участник Ясского совещания, затем сотрудник правительств Деникина и Врангеля) пишет, что даже в кадетских кругах в начале гражданской войны не все надеялись на Антанту; многие (даже Милюков) считали, что "только немцы могут оказать нам реальную помощь, если мы сумеем доказать, что восстановленная с их помощью Россия будет им глубоко благодарна, явится их постоянным союзником и другом. Последняя точка зрения, видимо, разделялась большинством присутствующих" на совещании, описанном Савичем. Самому ему, однако, "казалось невероятным, чтобы немцы решились изгнать во время продолжающейся еще борьбы на Западе своих подневольных союзников и послушных вассалов-большевиков" [82]. В немецкой политике тогда возобладала близоруко-эгоистическая ставка на расчленение России: отторжение от нее Украины и Прибалтики (и опять-таки, как и в странах Антанты, это произошло вопреки мнению многих немецких военных, готовых помочь Белому движению).

По мере накопления горечи от предательств Антанты германофильские настроения распространились даже в Сибири, в окружении Колчака [83] — но было поздно: побежденная Германия вышла из игры и Антанта не позволила ей пойти на союз с русскими белыми (иначе бы наиболее известная попытка такого союза, армия П.М. Авалова-Бермондта, могла принять более серьезные формы). Однако тот факт, что вскоре Германия, стремясь изменить результаты Версальского договора, повела тайное двадцатилетнее сотрудничество с большевицкой Россией, — свидетельствует о том, что потенциал естественного русско-германского союза имелся. И будь в обеих странах более достойные правительства — судьба Европы могла сложиться иначе…

Деникин же, напомним, в начале гражданской войны верил обещаниям союзников по Антанте и сохранял им верность настолько, что действовал даже себе во вред "Мы, русские, мира с немцами не заключили", — любил говорить генерал Деникин. И когда в 1918 году немцы предлагали свою помощь Добровольческой армии, он категорически отвергал ее [однако, соглашаясь получать немецкие боеприпасы через формального посредника, ген. Краснова — М.Н.]. И когда в июле 1918 года немецкая кавалерия, стремясь на Кубань, занятую Добровольческой армией, стала переходить реку Ею через Кущевский железнодорожный мост, последний по приказу ген. Деникина был взорван, несмотря на то, что Белая армия прервала свою связь с Севером: [84], вспоминал соратник Деникина полковник П.В. Колтышев… Тогда же Деникин отказался и от совместного с ген. Красновым похода на Волгу для воссоединения с восточным антибольшевицким фронтом, что обещало важный стратегический успех; он предпочел занять Кубань и ждать там прибытия "союзников":

Инерция войны против Германии и верности «союзникам», их лживые обещания помощи, вместе с масонской солидарностью за спинами военных, — все это вело к тому, что трагедия России должна была завершиться по начатому сценарию: продолжалась ориентация добровольцев на Антанту, которая не собиралась свергать большевиков. Монархисты же в Белом движении, под демократическим давлением, оказались растеряны и были вынуждены свернуть свои знамена, считая, что отбытое провозглашение монархического начала и неизбежно вытекающее из этого название февральского переворота своим настоящим именем было бы равносильно отказу от содействия Антанты, без которого успех борьбы с большевизмом считали недостижимым" [85].