Тайна сейфа

1. Вечером, с рукой на перевязи и слегка исцарапанным виском, я вошел к Аминте. На меня была возложена печальная миссия известить ее о трагической гибели Сти-бора Бони. Я дважды постучался. Мне не ответили, и я открыл дверь. Аминта стояла у окна. Когда она повернулась ко мне, мне показалось, что еще никогда она не была такой. Она светилась страшной, чуть не сверхъестественной красотой. Я остановился на пороге, неуверенно выбирая слова.

— Мосье Бони… погиб… Но…

Она улыбалась. Улыбалась точно так, как рассказывал о ней лакей. Потом она подняла руки кверху…

Браслет. Металлический кружок над локтем.

Она ждет… Сейчас?… Нет!

Я бросаюсь к выходу.

В ее глазах насмешка. Впервые за всю мою жизнь я содрогаюсь и ощущаю страх.

2…Беспокойная скверная ночь. Убивать легко, но убивать бесцельно, для полуфантома, для призрака или кокотки, которая пугает тебя, — глупо. Днем я хотел войти к Аминте, но до трех часов дня меня тревожили репортеры и местные власти, которых интересуют подробности катастрофы. Вполне правдоподобные разъяснения. Разъединение рулевой тяги вследствие перелома так называемого ушка. Для автомобилистов — все ясно.

Несчастная случайность. Никаких подозрений.

Завтра хоронят Стибора Бони. Я просил не беспокоить Аминту до похорон. У молодого человека, оказывается, нет близких, кроме нотариуса-опекуна. Это меня устраивает как нельзя лучше. Вообще, дело сделано чисто, и я напрасно стараюсь прогнать назойливый вопрос — зачем?… Я принял на себя все расходы. Похороны будут обставлены весьма прилично. Бедный юноша…

3…В четыре часа дня меня попросили в салон. Я вхожу и у порога встречаюсь лицом к лицу с дамой. Она приехала только что из Лозанны в автомобиле. Вуаль еще закрывает ее лицо. Слегка наклоняю голову.

— Мадам…

Она хватает мою руку и сжимает ее. В салоне никого нет. Дама в сильном волнении. Я с трудом усаживаю ее в кресло. Со сдавленным рыданием, в страшном волнении, она шепчет:

— Генрих, Генрих…

— Вы… Ты… — Я ищу слов. Но это волнение, эта страсть, которая все еще владеет сердцем женщины. Страсть, которую не умертвили двадцать четыре года. Я не сентиментален, но я тоже чувствую некоторое волнение.

Такая встреча здесь, в салоне отеля, — каждую минуту могут войти.

Я крепко сжимаю ее руки. Мы выходим через открытую дверь в сад и медленно идем к беседке, спрятанной в плюще и шиповнике. На зеленой садовой скамейке она тихо плачет, прижимая вуаль к глазам. Как в кинематографе, лучи заката, отсвечивающие изумрудной зеленью, падают на нас. Все еще стройное, как будто юное, тело. Все еще нежные мягкие руки. Лицо еще скрыто под золотистой вуалью, но я верю, что это те же черные глаза и опаловая кожа, и золотые волосы. И мне уже кажется, что нет двадцати четырех лет, нет моей седины и скверных морщин. Это Шенбрунн, парк в Шенбрунне, куда мы уехали тайком из Вены, пока полковник Ретль был на маневрах.

И в тридцати минутах отсюда нет часовни, цинкового гроба и изуродованного трупа моей жертвы.

Я сижу рядом с плачущей женщиной и не выпускаю ее руки. Как будто только эта рука связывает меня с моей безумной молодостью, пусть безумной и преступной…

По набережной проходят люди. Звонкие голоса, сирены машин и гудки пароходов на озере. И я все еще не могу найти слов.

— Я свободна, Генрих….

Я слышу тот же низкий голос, мелодию слов и с трудом понимаю, что говорит смеющаяся и плачущая женщина.

— Я не любила Ретля, Г енрих, но вы поступили жестоко с ним… Я знаю, что вы не любили меня, что вам нужны были отвратительные бумаги, что вы бросили меня судейским чиновникам, сыщикам и бежали из Вены, что вся ваша жизнь…

— Зитта… — я заглушаю ее слова. — Зитта… — все это правда, но вы не должны меня упрекать… Зитта, вы не правы в одиом. Я любил вас… Я любил, и вы это знаете… Если бы этого не было, вы не искали бы и не нашли бы меня…

На секунду она умолкает, потом продолжает, горько жалуясь:

— Суд… Ретль покончил с собой. Мои портреты во всех уличных газетах. Меня судят, но я же не знала, чего они хотели от меня. Судьи хотят погубить меня, но слишком ясна истина. Я оправдана. В глухой деревушке, в Венгрии, год я прячусь от людей. Через два года я встречаю старого сноба, польского князя Радомирского. Он преследует меня, он любит меня, он женится на мне. Миллионы, дворцы, драгоценности и двадцать лет жизни с полутрупом. И всюду вы… Иногда я узнаю вас под маской. Я узнаю вас по вашей дерзости, по тем модам, которые вы вводите, по тому следу крови, вина и золота, который тянется за вами… Старик умирает. Я снова нахожу вас в Варшаве. Я посылаю вам письмо, я тайком вижу вас, я жду дня, когда кончатся формальности, первый месяц траура. И теперь…

Она откинула вуаль. Серебряные седые волосы, желтый профиль слоновой кости, и только те же глаза в темных впадинах.

Двадцать четыре и двадцать два. Сорок шесть лет.

— Генрих, у вас будут миллионы, у вас будет спокойная мудрая старость, у вас будет семья. Слушайте, слушайте, Генрих…

Она встает. Ее руки сжимают мои плечи… Она дрожит от волнения и радости.