Тайна семьи Вейн. Второй выстрел

Я, само собой, играл роль сельского констебля, охраняющего тело до приезда инспектора из Будфорда. Я старался развлечь гостей, исполняя свою роль как можно правдоподобнее: держался важно, следил, чтобы ненароком не затерли следов до появления инспектора, не подпускал никого близко к телу, чтобы не уничтожить невзначай какую-нибудь важную улику, да и в целом изображал напыщенного и невежественного задиру. Признаться, в глубине души мне казалось, что, учитывая все обстоятельства, играю я достойно, но должен отметить (без комментариев), что наши гости куда охотнее смеялись над неотесанными выходками, коими их время от времени удостаивал Эрик, чем над моими скромными усилиями. Помимо неуклюжих подергиваний, Эрик изыскал способ приподнимать среднюю часть туловища – весьма потешно, наподобие ползущей гусеницы. Не знаю уж, принимали ли зрители это за гротескное изображение корчей умирающего или же просто за бесцельное шутовство, но их этот трюк, похоже, изрядно смешил.

Дознание продолжалось минут десять-пятнадцать. Наконец, в полном соответствии с планом Джона и к глубочайшему моему облегчению, все двинулись обратно к дому. Это означало, что Эрику более не требуется изображать труп, хотя мне все еще следует держаться поблизости на случай, если детективам вдруг взбредет в голову задать еще вопрос-другой.

То, что случилось после того, как мы ушли с лужайки, я должен описать особенно тщательно, ибо теперь мы приближаемся к моменту, когда индивидуальные показания путаются, – что, во всяком случае, для меня, грозит обернуться настоящей катастрофой. Мне самым неделикатным образом уже дали понять, что моему рассказу о последующих пяти минутах веры нет. Поэтому я постараюсь, со всем изяществом, доступным мне в подобных обстоятельствах, ограничиться лишь теми фактами, которые могут подтвердить иные свидетели.

Я сообщил Эрику, что мы уходим, но он никак не прореагировал – лишь снова дернулся всем телом. Разумно предположить, что он просто не желал идти к дому вместе со мной, а желал подождать, покуда мы не скроемся из виду. Во всяком случае, именно такое предположение я и выдвинул. Так или иначе, мы вчетвером пошли вперед: Брэдли и профессор Джонсон возглавили шествие, я же чуть приотстал от них на случай, если по пути потребуется подать руку миссис Фитцуильям. Как я уже упоминал, тропинка и впрямь очень крута. Я посоветовал миссис Фитцуильям не спешить, ссылаясь на известное обыкновение заядлых альпинистов заметно замедлять шаг даже на самом незначительном подъеме. А в результате, не успели мы отойти и на сотню ярдов, как два джентльмена впереди нас скрылись из вида за поворотом тропинки. Вот от таких-то мелочей, как убедится читатель, порой и зависит жизнь человека.

Мы прошли по тропинке, должно быть, около пятидесяти ярдов, хотя она так петляет, что до полянки (скрытой теперь густым подлеском) на самом деле было куда меньше, когда я сообщил миссис Фитцуильям, что у меня развязался шнурок. Сразу же честно признаюсь, что шнурок у меня не развязывался – это был лишь предлог остановиться, поскольку миссис Фитцуильям совершенно запыхалась. Как бы там ни было, она получила возможность присесть на минутку у края тропинки, покуда я, остановившись в нескольких шагах от нее, наклонился, притворяясь, будто завязываю шнурок. Вот тогда мы и услышали снизу, совсем неподалеку, безошибочно узнаваемый звук выстрела.

Меня это совершенно не заинтересовало. В здешних краях нередко слышишь выстрелы.

Однако миссис Фитцуильям вздрогнула.

– Что это? – вскричала она.

Я объяснил и прибавил успокоительно:

– В лесу полно кроликов. Постоянно кто-нибудь стреляет.

– Выстрел прозвучал очень близко! Не опасно ли это?

– Не думаю, – улыбнулся я. – Звуки в лесу обманчивы. Кроме того, никто не станет палить вслепую.

– Ненавижу, когда убивают кроликов. Без шкурок они так похожи на младенчиков, – с чисто женской непоследовательностью вздохнула миссис Фитцуильям. – А вы охотитесь, мистер Пинкертон?

– Увы, не могу – зрение не позволяет.

Я всегда отговаривался от охоты именно так, и предлог этот ни разу меня не подводил. Правда же состоит в том, что мне претит отнимать жизнь у птиц и зверей – сентиментальность, над которой любой «спортсмен» вроде Эрика Скотта-Дэвиса наверняка от души посмеялся бы.

Заметив, что тревоги миссис Фитцуильям отнюдь не развеялись, я вызвался сходить вниз, найти стрелка и предупредить его, что мы рядом.

– Это ведь опасно, – запротестовала она.

– Надеюсь, миссис Фитцуильям, мне хватит духу взглянуть в глаза такой опасности, – улыбнулся я.

– А вдруг он примет вас за кролика?

Я пристально посмотрел на нее, но она явственно имела в виду лишь шорох в кустах.

– В любом случае я забыл на поляне пару вещиц и охотно воспользуюсь возможностью их вернуть, – совершенно правдиво заверил я. – Если соблаговолите подождать меня тут минутку-другую, я долго не задержусь.

И заспешил обратно по тропе.

Вот тут-то и начинается самое трудное.