Как быстро мир забыл! Как скоро трагедия превращает в прокаженного любого! Ей бы быть благодарной за это забвение. Чаще всего она и была, но иногда мысли об утраченном, о том, какая пропасть лежит между двумя ее жизнями, выбивали почву из-под ног, от острой боли перехватывало дыхание. Она прежняя распахнула бы дверь и вышла гостье навстречу. Поразила бы ее богатством и красотой, наслаждаясь произведенным эффектом. Ни одна женщина не могла сравниться с ней. Но сейчас все было иначе. Сейчас она знала намного больше.
Жалюзи закрываются. Достаточно одного короткого взгляда на фонтан. Адалине не понять, почему она не меняет комнату. Ведь после этого она могла бы спать лучше, избавиться от кошмаров. Но она не может. Женщина прислоняется головой к стене, холод пронизывает ее тело. Она пытается сдержать надрывный кашель. На пол падает солнечный луч, и в пятне его света без всякой цели вертится черный жук — кружок, еще кружок, еще и еще, — поглощенный своим бессмысленным движением.
Много лет назад, еще совсем молодой девушкой, она отправилась в путешествие, точно зная, куда оно приведет. Теперь все это позади, а маршрут почти забыт.
Глава четвертая
Жара, стоявшая в апреле того года, била все рекорды.
В маленькой часовне в Клермонте, что в Южной Каролине, бок о бок стояли Вивьен Локхарт и ее мать. Вивьен старалась не сутулиться, отец запретил. Лучше быть мертвой, чем горбатой, сказал он. Белый хлопок платья противно лип к коже, она мечтала сорвать его и в одной комбинации убежать прочь, оказаться на улице, где другие подростки прыгали в реку, загорали на траве, лазали по деревьям и целовались. Но она не двинулась с места, хотя и хотела этого больше всего на свете, делая вид, что молится.
Наконец тишина была нарушена. Вивьен с матерью насторожились, как дома: когда глава семьи открывал рот, все остальное переставало существовать. Он требовал, чтобы его слушали, особенно когда говорил о Боге. Паства ловила каждое его слово. Вивьен вспомнила, как за завтраком, вытерев жирное молоко с усов, он отбросил газету и начал рассказывать им, как чернокожим сходят с рук убийства.
— Что сказал Господь, когда слепец пришел к нему и молил о прозрении? — Гилберт Локхарт, сделав паузу, нервно вытер пот со лба. Он наклонился вперед, вытянув вверх похожий на коготь палец, как стервятник, сидящий на ветке. — Он сказал во всей своей славе и всемогуществе:
Толпа разразилась аплодисментами. Даже чопорная миссис Бригам в своем аккуратно выглаженном платье и шляпе, похожей на корзину с фруктами, тряслась от восторга.
— И что сказал Господь, когда глухой пришел к нему?
Маленькие блестящие глаза священника уставились на его жену.
—
Люди встали, отовсюду послышались крики.
Гилберт заставлял жену и дочь репетировать перед каждой проповедью. За ошибку или забытую строку он бил их: бестолковые, тупые женщины, пустые головы. Вивьен было интересно, верит ли он сам в то, что говорит. И она не знала, что хуже: чтобы он сошел с ума или был настолько циничен.
А вот что будет дальше, она знала прекрасно, хотя и надеялась, что ошибается.
— Нет сомнений, — прокричал Гилберт, —
Вивьен подыграла в надежде, что на сегодня ему достаточно: от мысли, что придется говорить что-то еще, пересохло во рту. Но он обратился к ней, а за ним — взгляды паствы. В своем белоснежном платье с аккуратно завитыми светлыми волосами шестнадцатилетняя Вивьен была единственным ребенком самого почитаемого человека в общине. Каждое слово, которое произносили ее уста, было нектаром.
— И что, — медленно сказал Гилберт, — Господь со всей своей мудростью и милостью даровал человеку, который боялся за свою жизнь?
Ответ она знала. Беда была в том, что она совсем в него не верила. Могла ли она сказать то, во что не верила? Миллисента сжала ее локоть.
— Я не знаю, папочка, — кротко произнесла Вивьен.
Гилберт пытался оставаться спокойным. Это было видно по вене, пульсирующей у него на виске.
Из-за головы отца с креста на нее смотрел Иисус. Ноги прибиты гвоздями, на голове окровавленный терновый венец. На боку темно-красная глубокая рана. Грудь впала, ребра выпирают.
— Нет, ты знаешь, — произнес отец.