Тайна точной красоты

– Что же ты вчера эту соседку не опросил?

– Вчера, во время моего обхода она была в поликлинике. Там большие очереди.

– А кашель был мужской или женский? – спросила Вишневская.

– Разве по кашлю определишь? Тем более через стенку.

– Да, верно, – Валентина Ипполитовна задумалась, что-то вспоминая.

– Вы намекаете на…

– Нет-нет-нет, – оборвала она невысказанный вопрос. – Так мы едем?

– Помчались!

Все трое подошли к служебной "Ладе". Стрельников распахнул перед Вишневской дверцу и скомандовал Матыкину:

– Заверни сначала к институту математики, где ты был вчера.

Хлопнула дверца. Валентина Ипполитовна угнездилась на заднем сиденье. Сквозь лобовое стекло она заметила, как во двор легкой походкой вошел человек в капюшоне. Плюхнувшийся на переднее кресло Стрельников перекрыл ей видимость. Учительница успела разглядеть лишь узкие темные очки. Похожие блеснули вчера вечером у наблюдателя на скамейке.

– Я уже видела его здесь, – шепнула Вишневская.

– Кого? – спросил оперативник, обернувшись.

– Вот он, – указала учительница.

Но вошедший во двор заметил милицейскую машину, попятился и исчез под аркой. Милиционеры переглянулись.

– За ним! – скомандовал старший лейтенант.

Топот двух пар ног эхом отдавался в кирпичном дворе без единого деревца.

18

1832 год. Париж. Франция.

Утро 30 мая в Булонском лесу выдалось теплым, солнечным и необычайно звонким. "Обидно, наверное, умирать в такую погоду, тем более в столь юном возрасте", – подумал опытный стрелок Эрбенвилль, с презрительной усмешкой оценивая своего молодого противника. Бывший студент-математик Эварист Галуа вел себя совершенно неправильно. Он прибыл на дуэль без секундантов, не глядя, взял протянутый пистолет, не стал спорить о дистанции, лишь обреченно спросил: "Куда?".

Противники разошлись на двадцать пять шагов. Это оптимальное расстояние, чтобы лишить всяких шансов неискушенного стрелка и обеспечить комфорт умелому дуэлянту. Секундант отдал команду. Двадцатилетний Галуа торопливо вздернул руку и нажал на курок. Вскрикнули потревоженные птицы. Пуля прошла высоко над головой спокойного Эрбенвилля. "Еще бы, – подумал тот. – Со сбитой мушкой точно не выстрелишь".

Настал любимый момент для одного из лучших стрелков Франции. Он чувствовал себя богом, играя на нервах беспомощной жертвы. Обещанные двести франков за голову математика-революционера грели его душу. Теперь можно будет раздать долги и вновь сесть за карточный стол.

"А еще говорят, что Галуа гений, – скривил губы Эрбенвилль, медленно поднимая пистолет. – Каким же глупцом надо быть, чтобы поддаться на столь дешевую провокацию".

Два дня назад Галуа подпоили, втолкнули в объятья пышногрудой Стефании и, как только она стянула с юнца панталоны, появился разъяренный Эрбенвилль, которому не впервой было исполнять роль оскорбленного жениха.

Пощечина. Брошенная перчатка. Вызов на дуэль. И вот, тщедушный силуэт беспокойного бунтаря, вечно раздражающего верховную власть, на мушке его пистолета.

Сквозь черное дуло, готовое изрыгнуть смерть, Эварист Галуа увидел мгновения своей жизни.

В лицей он поступил только в двенадцать лет. Жесткая дисциплина ему не понравилась, а скучные уроки наводили уныние. В шестнадцать лет Галуа впервые познакомился с математикой. Магия цифр и таинство формул очаровали его до такой степени, что других предметов для подростка не стало существовать. Блестящие оценки по математике перемежались неудовлетворительными баллами по всем остальным дисциплинам. Юношей овладело математическое безумие. Он проглатывал один раздел математики за другим, включая самые высшие. Прошло всего несколько месяцев, и лицейские учителя безнадежно отстали от вундеркинда.

В семнадцать лет Галуа опубликовал первую работу в научном журнале. Перед ним открывался прямой и ясный путь к вершинам математики, сокрытым облаками неизвестного. Но поступить в самое престижное высшее учебное заведение Франции – Политехническую школу – ему не удалось. Юноша настолько быстро овладел всеми существующими достижениями математики, что беглость записи и пропуск очевидных для него банальностей стал его стилем. К тому же решения Галуа были столь оригинальны, что экзаменаторы их зачастую не понимали. Неаккуратный почерк и небрежность изложения их раздражали. А вспыльчивость молодого человека никак не способствовала разрешению ситуации.

Через год Галуа повторил попытку. На устном экзамене он представил новое изящное решение, но объяснение его опять было сумбурным и поверхностным. Чувствуя, что твердолобые профессора его не понимают, Галуа в сердцах швырнул мокрую тряпку и угодил прямехонько в лоб председателя приемной комиссии. Путь в Политехническую школу ему был навсегда закрыт.