Тайна царя-отрока Петра II

Что будет спустя двести лет после Петра I?.. Будет ли кто помнить Меншикова, его, Якова Брюса?..

Шар крутился, цвéты перебегали с края на край… Ещё, ещё… Будут ли через двести лет живы в Москве Брюсом построенные и купленные дома? Его любимая Сухарева башня?.. Увы, ничего не видно во мраке двух сотен лет!..

А если взглянуть с другой стороны, в толпу, на улицу? Что за люди собрались возле пивной бочки? О чём рассказывают? Неужели ни единого слова о звездочёте Брюсе?.. Отдельные слова всё же долетали до ушей ясновидящего… Он долго прислушивался – и всё-таки расслышал своё имя… О том, как Брюс изобрёл вечные часы, – это хорошо… Про то, как он летал на железном драконе? Это будет, будет!..

Тут внизу послышались лошадиное ржание, конский топот. Не скоро Брюс оторвался от шара… «Кто здесь?» – крикнул он. Но ответа не услышал.

Спустился вниз (слуг по ночам не держал). В красном колпаке, меховой мантии, с длинной тростью, в островерхой шапке, Брюс медленно спускался по лестнице.

Ещё раз задал вопрос – снова молчание. Небось, кто-нибудь из Лефортова. Что они хотят? Чтобы сказал, «где пятка у русского Ахиллеса?»… Теперь там всюду пятки… Вельможи, временщики, честолюбцы, читали бы вы итальянца Макиавелли. Он-то знал, как управлять государством, только подойдёт ли такое к России?

Конь храпит, бьёт копытом по ледяной дороге, но человек молчит… Брюс поглядел на полную и свежую луну – она напомнила девицу, одну из тех, что когда-то подкараулили его в Летнем саду…

Тут конь рванул – и послышался цокот копыт. Крепко выругавшись, Брюс вернулся к любимым занятиям.

Долгорукий всё-таки не решился переступить через порог дурных слухов о хозяине башни.

У постели императора

Вся Москва уже знает о болезни царя, из разных концов города приходят многие сведения о больных моровой оспой.

Домá помечают чёрной краской: сюда не суйся! Вокруг носят горящие поленья, держат зажжёнными смоляные бочки. Окуривают горящей серой…

И поползли слухи разные, какие рождаются в чёрное время, один слух парализовал всех: будто ночью водили по Москве чёрного слона из Персии, от него-то и пошла та чёрная оспа.

В сильном жару лежал император, лекаря не отходили от него. Не отходил и князь Долгорукий, отчаяние его было безгранично. Лекаря говорили: «Уйди, не играй с огнём, заразишься…», но он не слушал, забыл обо всём и не спускал глаз с государя. Сам прикладывал холод, поил морсом, протирал тело его уксусом… Рядом неотступно находился Остерман.

Больной покрылся красными пятнами. Они мучительно чесались, не давали спать, потом стали темнеть и превращаться в язвы. Даже язык его был изъязвлён, и вид царя мог бы отпугнуть любого, кто взглянет, но только не Долгорукого.

Ждали кризиса. Кризис наступил, и государю как будто стало лучше. Москва и высокие её гости, прибывшие уже на свадьбу, вздохнули…

В домах гадали, задумывая на царя. Наталья с Дуняшей тоже. Налили в тарелку воду, поставили свечку, и капающий воск образовал в воде странную фигуру: большая голова, лоб – как колокол, а на ней – корона!.. А рядом – телега, похожая на катафалк… Ой, как страшно-то!

Известно, беда одна не приходит, лепятся к ней другие беды, и в шереметевском доме бед уже не перечесть: болезнь государя, сломал ногу дядя Владимир Петрович, у бабушки участились приступы удушья (она теперь даже спала сидя). Но и этого мало: проснувшись как-то поутру, Наташа направилась в комнату брата, а на пороге её остановила мадам Штрауден: «Нельзя!.. Оспа! Не пускать!» В доме воцарилась пугающая тишина…

А через девять дней из лефортовского дворца пришло известие: государь в агонии. Фаворит его в нервной горячке. Да, было такое свойство у князя Долгорукого: в тяжёлую минуту лишаться ума-памяти, отчаиваться и плакать, теряя последние капли бодрости. И ещё: не понимать в такую минуту того, что происходит вокруг.

А происходили вокруг события необычайные…

Тут автор обязан капитулировать перед вымыслом, ибо не поднимается рука дорисовывать сцены, разыгравшиеся в царском дворце в момент смерти императора. Да и вправе ли он заставлять говорить и действовать своих героев по своему разумению в столь ответственный момент? К тому же воспоминания о тех часах разнятся.

В одной из комнат собрались Долгорукие – у них шёл спор про обручённую, но не венчанную невесту: имеет ли она право на престол? Как сделать её законной царицей? Такой мыслью был одержим Алексей Григорьевич. И он бросил на кон последнюю карту: составить завещание от имени умирающего царя в её пользу. Царь в агонии, подписать не может? Но ведь он ещё жив! Иван не раз подписывал бумаги «под руку государеву», царь доверял ему!.. Ещё и принцесса Елизавета подписала завещание вместо больной своей матери…

Князь Иван смотрел на сродников помутневшим взором, в полубеспамятстве слушал их увещевания о том, что должен поставить пять букв на одном экземпляре завещания – «П-ё-т-р-ъ», а второй дать государю…

Историки Словаря Брокгауза и Эфрона иначе трактуют события тех дней: