Тайна «Утеса»

Ночи сделались невыносимыми. В доме, будто в загробном царстве, гулко раздавались вздохи. Мне даже казалось, что это лишь вибрация воздуха, ухом их трудно было уловить, во всяком случае, Лиззи, к счастью, их, по-видимому, не слышала. Памела же утверждала, что стоны — человеческие. От усталости она уже теряла способность воспринимать происходящее разумно. В ночь на воскресенье, а затем в ночь с понедельника на вторник мы с ней почти не ложились присматривались и приглядывались. Мы перестали доверять своим чувствам, сердца наши замирали от любой игры теней, а всплески волн или вой ветра представлялись нам потусторонними рыданиями.

Пес не вернулся. Я позвонил Скотту, и доктор сказал что Бобби наверно, объявится у него. А немного спустя он сообщил, что его приятель обнаружил щенка в какой-то лавке, где Бобби приютили, приняв за бродячую собаку.

— Он в плохом состоянии, — с некоторой укоризной сказал Скотт, — страшно возбужден, нервы ни к черту.

Я ответил, что из-за своих расшатанных нервов Бобби переполошил всех среди ночи, но почему пес так разволновался, не объяснил. Конечно, по отношению к собаке это было несправедливо, но я уж взял грех на душу.

В среду Памела получила письмо от Стеллы и очень расстроилась. Кое-что она прочла мне. На бумаге Стелла была гораздо откровеннее, чем в разговорах с нами.

«Я сказала деду, что не поеду за границу. Разве я могу уехать, когда вижу, как плохо он себя чувствует? Однако не стану притворяться — это не главная причина. Не хочу кривить душой. Между тем он прав — из-за моего упрямства ему становится все хуже. Но поймите меня, Памела, — я не могу уехать! Всю жизнь я так тосковала по матери! Вы даже представить себе не можете, как явственно я ощущала иногда по ночам, что она ко мне приходит. Но до сих пор мне это только снилось. А вот в детской она действительно была со мной. Будь я поэтом, я смогла бы передать словами это несказанное блаженство. Я чувствую, что она тоже одинока и так же томится по мне, как я по ней. Поэтому разрешите мне побывать у вас еще! Памела, милая, пожалуйста, уговорите Родерика и напишите мне, что я могу к вам приехать! Вы же мой друг Вы не захотите разбить мне сердце».

Памела отложила письмо и сказала дрогнувшим голосом:

— Видно, она уже не в силах владеть собой.

Письмо меня растрогало, но я не собирался сдаваться. Я читал и перечитывал слова грустной песенки, которую Стелла переписала и приложила к письму.

«И пусть назло жестокой судьбе

Любовь и счастье придут к тебе»

— Мы поможем Стелле только в одном случае, — сказал я, — если избавим дом от наваждения, откуда бы оно ни исходило. Напиши ей, что мы делаем все, что можем.

Памела села за письмо, повторила в нем мои прежние доводы, которые я приводил Стелле, написала о предстоящей встрече с мисс Холлоуэй и обещала, что мы сделаем все, от нас зависящее. Кроме того, она написала, что, как ни грустно нам расставаться с ней, мы оба считаем самым разумным для нее послушаться деда и уехать за границу.

— Трусливое, малодушное письмо, — объявила Памела, запечатывая конверт. — Мы ее предаем!

За последние дни Памела осунулась. Лиззи, подавая нам завтрак, перевела взгляд с нее на меня и покачала головой:

— Боже милостивый! Да вы сами-то, ни дать ни взять, привидения, встретишь в темноте — испугаешься. Послушайтесь меня, возьмитесь за ум да поскорее уносите отсюда ноги, а не то, смотрите, уж и на это сил не останется! Самое-то плохое, что без холодильника я как без рук — не могу состряпать вам ничего вкусного. Но не заводить же холодильник, раз вы все не решите, остаетесь здесь или нет. Хотела вот приготовить вам кофейный крем, да разве без холодильника его сделаешь? Ничего не выйдет.

— Ну тогда уж и впрямь дело — хуже некуда! — пришла к выводу Памела.

А я подумал, что готов простить Лиззи все мало того, что, оставаясь с нами в доме, полном чертовщины, она рискует своей бессмертной душой, так еще дает нам повод посмеяться.

Лиззи обрадовалась, узнав, что ей можно переночевать у Джессепов, а Чарли пообещал зайти за ней и отнести корзинку с Виски.