Тайна в его глазах

— Привет. Ну наконец ты решил отмыться, дорогой. Я — Кике, а это — Андрес, хотя все называют его Гадюкой. — Он говорил как человек образованный и любезный.

Гомес попятился к стене и немного напрягся. Его кулаки опять были сжаты.

— Какого черта тебе надо? — спросил он самым сухим и агрессивным тоном, на который только был способен.

Другой либо не хотел вмешиваться, либо прикидывался, что ему все равно.

— Ну, мы пришли, чтобы вроде как поприветствовать тебя, что ли, чё. Я знаю, что ты здесь уже давно, ну что ж поделаешь. Ты же вроде только сейчас чуть-чуть расслабился, не так ли?

— Яйца у тебя расслабились.

Блондин, похоже, был по-настоящему удивлен:

— Ой, чё, что за манеры! Тебе что, так сложно быть чуть полюбезнее? Смотри, здесь будешь палки перегибать, ничего от этого не выиграешь…

— То, что я делаю или буду делать, — это мое дело, сраный гомик.

Блондин раскрыл глаза и рот. Повернулся к своему приятелю, словно приглашая его заступиться или прося объяснить сказанное. Тот решил вмешаться и двинулся вперед из дверного проема:

— Следи за своим ртом, коротышка, а то я тебе его через задницу достану.

— Стой, Андрес. Не надо с ним разговаривать, ты же видишь, что бедолага…

Блондин не успел закончить, так как получил неожиданный толчок от Гомеса, который откинул его к стене, и он ударился затылком о кафель. Он всхлипнул и соскользнул на пол. Лицо его приятеля исказила гримаса гнева. Он в два пряжка оказался перед Гомесом: он был выше на две головы.

— Я тебя сейчас в фарш накручу, сраный карлик…

— В штанах у тебя карлик, гомик черномазый… — бросил в ответ Гомес, но не успел закончить фразу, так как здоровяк усадил его одним ударом; и, до того как он успел среагировать, еще один удар ногой в грудь оставил его без воздуха.

Гомес попытался отползти, но лужи мыльной воды на полу сделали его слишком скользким. Он только успел свернуться в клубок, спрятав голову и грудь между руками. Здоровяк схватился за кран, чтобы не поскользнуться, и начал осыпать спину Гомеса ударами, хладнокровно, словно бил мячом о стену. Время от времени слышались стоны. Несколько любопытных, привлеченных суматохой, приблизились к душевым и криками подзывали остальных. Один из толпы свистом привлек внимание Гадюки. Ему подкинули самодельный нож.

— Держи, Гадюка! Разделай его, парень, и готово!

Он схватил нож осторожно, чтобы не порезаться.

— Стой, Андрес! Не делай глупостей! — В голосе блондина слышалась отчаянная мольба, пока он пытался подняться на ноги.

— Не горячись, Кике. — Голос здоровяка теперь был сладким, нежным, словно его тронули просьбы друга.

Он развернулся в сторону, где оставил Гомеса, скрючившегося от боли. Но его противник воспользовался передышкой, чтобы сесть. Руками он обхватил живот. Спина болела еще больше, но ее он не мог обхватить. Было видно, что Гадюка сомневался, продолжать ли наказание или послушаться приятеля. Некоторые из любопытных подбадривали его, чтобы он нанизал новичка на нож.

Удар, который нанес ему Гомес по щиколоткам, оказался мощным и неожиданным, потому что он этого не ожидал или потому что его ноги были слишком близко к противнику, да и пол к тому же был скользким. Так что Гадюка рухнул назад, словно пол вытащили у него из-под ног. Инстинктивно он хотел подставить руки, чтобы смягчить внезапное падение, но, так как в правой он сжимал нож, при ударе о кафель лезвие погрузилось в кисть. Теперь была его очередь заорать от боли. Блондин подпрыгнул к нему, чтобы помочь, и тут же его руки и рубашка оказались пропитанными кровью, из глотки вырвался панический вопль.

Гомес, продолжавший сидеть на полу и наблюдавший все это со стороны, видел, что несколько человек из толпы кинулись к нему, а затем его сразил новый удар ногой в челюсть.

25

Гомес пришел в себя через три дня в тюремном медпункте, и у него ушло порядком времени на то, чтобы вспомнить, кто он и где он. Когда медбрат увидел, что он двигается, он позвал двух охранников, которые без особых церемоний усадили его в кресло-каталку и провезли в конторский сектор, к которому у заключенных почти никогда не было доступа.

В конце концов его отправили в кабинет одного типа, который сидел за абсолютно пустым столом, курил черную сигарету и, похоже, его ждал. Он был почти совсем лысый, и лишь на висках у него росли редкие волосы. У него были густые усы, на нем были темный пиджак и рубашка с широким воротом, без галстука. Охранники остановили кресло-каталку Гомеса напротив его стола, вышли и закрыли за собой дверь. Гомес молчал. Ждал, пока тип закончит курить. Он молчал не из смущения или удивления, просто, когда он сглатывал, у него болело горло, и он подозревал, что как только зашевелит губами и языком, то боль станет нестерпимой.

— Исидоро Антонио Гомес, — сказал наконец тип, разделяя слова паузами, словно выбирая, что сказать, — я вам объясню, зачем вас сюда привезли.

Тип поигрывал крышкой зажигалки. Должно быть, его кресло было удобным, потому что он позволил себе откинуться назад, чтобы иметь возможность закинуть ноги на стол.