Тайная Миссия

По их словам, они совершали паломничество и принадлежали к одной из систем к северу от Священных Нор. Глава обители принял их и остался ими весьма доволен. Уид умел писать, хотя и довольно неуклюже; он сказал, что его обучил этому писец из Аффингтона, который жил в их поселении и там скончался. Однако у некоторых летописцев возникли кое-какие сомнения относительно пришельцев. Спиндл сам слышал, как они говорили, что стиль Уида им подозрителен: в нем встречаются отклонения от принятых норм и странные непонятные выражения. Не будучи сам летописцем, Спиндл не мог точно объяснить, в чем они заключались, хотя однажды, когда ему по роду обязанностей попался текст, нацарапанный Уидом, он сам обратил внимание на жесткость стиля и почерк с непривычным левым наклоном — чем-то похожим на Звук Устрашения повеяло тогда на Спиндла от того листа.

Из этих двоих ведущую роль несомненно играл тот, кого они знали под именем Уида. Внешность у него была самая заурядная, рост небольшой, мех слежавшийся и клочковатый. Вытянутое рыльце было чуть искривлено влево, отчего говорившему с ним казалось, будто он постоянно оглядывается через плечо. Он был улыбчив, и его глаза глядели вроде бы по-доброму; лишь заставший его врасплох — а это случалось крайне редко, в тот момент, когда он полагал, что за ним никто не наблюдает, — заметил бы, что эти глаза темны и холодны, как осколки базальта. И еще за ним подметили любопытную особенность: он поглощал червяка без единого звука — без хруста, без причмокивания, абсолютно бесшумно. Просто в какой-то момент червяк — розовый и аппетитный — исчезал, словно его и не было.

Однако самым тревожащим в отношении Уида, на что все сразу обратили внимание, был тот факт, что его обаянию не могли противиться даже те, кому он был, по существу, неприятен и подозрителен. Его глаза, как бы холодны они ни были, светились умом и насмешкой; он был находчив, с ним было интересно; казалось, он всегда угадывал чужие мысли и соображал в десять раз быстрее, чем любой другой.

Когда Уйду хотелось заставить кого-нибудь разговориться — а Уид, это было очевидно, интересовался любой информацией, будь то факты, сплетни или слухи, — он обычно произносил как-то врастяжку:

— Да-а? — После чего оказывалось просто невозможно удержаться и не рассказать ему все до конца.

— А вот здесь что? Нижний выход на поверхность, да-а? — бывало спрашивал он, поскольку с самого начала обнаружил живейший интерес к структуре Священных Нор. Уид желал знать расположение всех входов и выходов; не стань писцы под началом Медлара столь далекими от всех мирских дел, они без труда распознали бы, что за этим интересом скрыт элементарный шпионаж.

— Да-а?

— Совершенно верно, — обычно говорили ему, — а это вот боковой тоннель, а это — средне-нижний, и так далее.

Когда же наивный крот, полагая, что все объяснил, замолкал, Уид снова произносил свое «да-а?» — и бедняга выжимал из себя еще какие-то дополнительные сведения — только ради того, чтобы прервать ставшее почему-то невыносимым молчание и чтобы этот Уид отвел наконец от него свой, казалось бы, добрый взгляд.

Совершенно иной нрав был у Сликит. Само ее появление в Священных Норах вызвало легкое смятение. Прежде, однако, уже бывали случаи, когда особам женского пола, сопровождаемым мужчинами, разрешалось жить в гостевом комплексе и с соизволения главы обители даже осматривать прочие помещения, а также присутствовать на общих собраниях.

Гладкий, блестящий мех Сликит, ее горделивые манеры и неприятный холодок в голосе отпугивали от нее других кротих, между тем как пораженные ее элегантностью кроты в ее присутствии либо лишались дара речи, либо тенью следовали за нею, стремясь предупредить любое ее желание. Будь они более наблюдательны, они непременно подметили бы то, что она так тщательно пыталась скрыть, — странную смесь холодности и неуверенности в себе. Она была несомненно умна и остра на язык, так что кроты научились в ее присутствии высказываться с особой осторожностью.

Об ее истинной роли как члена тайного отряда грай-ков-соглядатаев, тайных агентов и шпионов тогда никто не подозревал. Между тем летописцы — за малым исключением, — введенные в заблуждение ее наружностью и явным интересом к их занятиям, наперебой рассказывали ей о том, как и над чем они работают. Она же отлично сумела скрыть истинную причину своей заинтересованности — желание дополнить сведения Уида информацией об имеющихся текстах, местах их хранения и внутреннем распорядке обители.

Вскоре стало очевидным, что всюду, где бы она ни появлялась, немедленно начинались споры и раздоры, особенно среди писцов, давших обет безбрачия. Наибольший эффект она оказывала на пожилых. Находясь рядом с ними, она выглядела такой чистой, такой беззащитной, что вызывала в них чувства, которые они, наперебой добиваясь ее благосклонности, возможно, и предпочитали считать братскими, отеческими или родственными, хотя по существу они отнюдь таковыми не являлись.