Тайная помолвка

Самуил ничего не ответил. Он чувствовал почти физическую боль, и жгучее чувство ревности сжало ему сердце. До сих пор он убаюкивал себя надеждами, стараясь всячески оправдать измену любимой женщины. Он был уверен, что она выходила за Рауля по принуждению родных, ослепленных гордостью и предрассудками. Но теперь, когда он увидел соперника, он все понял. Этот Адонис мог, конечно, завоевать любовь женщины и заставить ее всем пожертвовать. Теперь не было сомнения в том, что он позабыт и что не воля родных, а сердце Валерии руководило этим выбором. И завтра она будет принадлежать ему, этому красивому князю, гордый и спокойный взгляд которого выражал довольство и счастье!

В душе Самуила бушевал ад, но в эти дни тяжелых испытаний он преуспел в искусстве скрывать свои чувства, и лишь усиленная бледность выдавала его волнение.

– Пора вернуться домой, я устал и хотел бы отдохнуть, – сказал он.

– Как это можно! Тебя ждут у нас, – возразил с живостью Аарон. – Тебе нужно развлечься, и я не думаю, что уединение было бы для тебя сейчас полезно, – проговорил он тихо. – Ты видел куклу, ничтожную и бесстрастную, из-за которой тебе так бесчестно изменили. Послушай меня, вырви из своего сердца всякое чувство к этой негодной женщине.

Угнетаемый мыслями и образами, созданными его возбужденным воображением, Самуил целую ночь блуждал по саду и пустым комнатам. Солнце уже всходило, когда он уснул от изнеможения тяжелым тревожным сном…

В комнатах Валерии, в доме графа Маркош, царила непривычная суматоха: посреди будуара был раскрыт большой сундук розового дерева прекрасной работы, с инкрустациями, окованный серебром и внутри обитый белым атласом. Это был свадебный подарок, присланный Раулем. Все было вынуто из него и разложено по всей мебели будуара… Тут были куски великолепных материй, кружева, которые собирались в их семье в течение нескольких поколений, ларчики с драгоценностями и множество дорогих изящных безделушек. Та, которой были поднесены все эти сокровища, сидела в настоящую минуту в своей спальне за туалетом, и ее камеристка Марта причесывала ее к венцу.

Цвет лица Валерии был по-прежнему свеж и нежен; бледность, отчаянное уныние исчезли, и лишь очень внимательный наблюдатель заметил бы в синих ее глазах спокойную грусть – странное настроение у невесты в день свадьбы с красивым и любящим ее человеком. Погруженная в раздумье, она с полным равнодушием предоставила свои роскошные волосы в распоряжение горничной, и лишь приход Антуанетты отвлек ее от мыслей.

– А, ты уже причесываешься? Еще только четыре часа, а свадьба в восемь, – заметила молодая графиня.

– Да, я знаю, но мне хотелось, после того, как оденусь, иметь время подумать и помолиться, – отвечала Валерия. – Я желала бы, чтобы ты одна меня одевала; подруги мои приедут только в тот момент, когда надо будет вести меня в залу. Окончив же мой туалет, еще успеешь спокойно одеться сама.

Графиня кивнула в знак согласия и, сев подле туалета, стала восхищаться подарком и любезностью жениха. Когда причесывание закончилось, она принялась одевать невесту при помощи обеих камеристок Марты и Элизы.

– Эта материя, затканная серебром, великолепна, – сказала она по-итальянски, оправляя стан и трен платья. – Но то платье, которое тебе раньше прислали, мне нравится, пожалуй, больше всего. Какими оно отделано кружевами!

– Каждое отвечает своему назначению, – промолвила Валерия со вздохом. – Первое – легкое и воздушное, как беззаботное счастье прежних дней, а это тяжелое и роскошное, как мое новое положение.

Приколов ей на голову кружевную вуаль и венок из померанцевых цветов, Антуанетта прижала к груди свою подругу и, целуя ее, с глазами полными слез, сказала ей:

– Теперь я уйду, дорогая моя, помолись, чтобы Бог дал тебе забвение прошлого и сделал тебя столь же счастливой, насколько ты хороша и достойна любви.

По уходу графини Валерия прошла в молельню и стала на колени перед распятием из слоновой кости, стоявшим на аналое. На кресле лежала великолепная благоухающая гирлянда из белых роз и померанцевых цветов, которую она сплела сама утром. Несколько минут она горячо молилась, затем встала и, приподняв атласную портьеру молельни, нерешительным голосом позвала камеристку. Марта была молодой красивой девушкой, свежей и веселой, но довольно глупой. Она служила в доме с тех пор, как Валерия вышла из пансиона, и, казалось, была ей очень предана. Впрочем, она обладала немалой долей любопытства, свойственного слугам, и сердечные дела ее госпожи были ей известны более, чем жениху графини.

– Послушай, Марта, могу ли я довериться тебе? – спросила взволнованная Валерия. – Исполнишь ли ты поручение, которое хочу на тебя возложить, так как не могу доверить его никому другому?

– Ах, сударыня! Можете ли вы в этом сомневаться? – с жаром ответила она. – Я сделаю все, что прикажете, и буду молчать как рыба.