Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Добровольцы бросились вперёд.

Тс-тс-тс! С ними походить.

Флаги качались, кланяясь то полицеймейстеру, то решётчатым окошкам каталажки, бессильно хлопая громадными полотнищами, смущая знаменосцев, чувствовавших себя виноватыми за такое неблаголепие.

— Прямее держать! Переусердствовал купчишка. Простыни какие-то, а не флаги. Это разве древко, это мачта. Заставь дурака Богу молиться… — ругался полицеймейстер, инспектируя шествие: — Э-э! Как несёте?! Портрет, портрет!! Выше! Это вам не арестантская парашка, чтобы по земле волочить. Как икону на крестном ходу держать! Ма-арш!

— Спа-си, Го-о-осподи, лю-юди Тво-я…

Но темнота уже нависла над узкими проходами между лавок, старинные стены огрузнели, базар был тих, молчалив, безлюден, и толпа вышла жидкой, как на похоронах сыщика.

Шествие растянулось и медленно двигалось под торжественные звуки: — По-бе-е-ды Бла-го-вер-но-му… — пара флагоносцев, портретоносцев и хор, тройками бессознательно, по привычке шедший в ногу на военный лад: спереди — будто крестный ход, сзади — точно полицейские, идущие в обход. Кругом неприветные массивные двери, заколоченные окна, железные ставни, чугунные дедовские затворы…

На внешнем рынке та же угрюмая, несочувственная пустота.

Пение бессильно терялось на воздухе; на его церковные звуки из магазинов выбегали запоздалые торговцы и начинали прилаживать запоры… Шествие двигалось по покинутым, сумрачным, недоверчивым улицам. Прохожие прибавляли шагу.

На пространной театральной площади, плоско раскинувшейся во все стороны, толпа показалась совсем ничтожной. Настроение падало. С грязного, хмурого неба сыпалась какая-то дрянь, мокрая, холодная. Приставшие любопытные стали отпадать.

Прокричали «ура» перед робко мигавшим керосиновым фонарём, пропели «Боже, Царя храни» у подъезда «Русской гостиницы» — всё та же безнадёжная, гнетущая пустота.

Певцы повернули назад быстрым, быстрым шагом. Официальные городовые с боков едва поспевали, путаясь в длинных шинелях и придерживая селёдки, когда приходилось скакать через лужи.

* * *

Васька был зол. Соскочить с колен спокойной трудовой жизни, чтобы прокричать «ура» и спеть «Боже, Царя храни»! Довольно в полку даром глотку драли. Погрома толком не умеют сварганить. Где казаки? Где солдаты? Когда другие могли попользоваться, так нас ставили сторожить: из-под твоего носа тащат, а ты смотри. С пустыми руками рота вернулась, а как наш черёд пришёл…

— Айда ко мне! — крикнул он вдруг.

Между чинами произошло замешательство.

— И с портретом, — разрубил их затруднение Васька. — Казённое добро в огне не горит, в водке не тонет.

— И то правда, завтра опять пойдёт, так в участок не тащить.

Остатки манифестации отправились на край города. Шествие было унылое. Чтобы флаги не болтались, их обмотали кругом шестов и несли плечо в плечо, как санитары носилки. То передний, то задний отступался на скользкой, размокшей дорожке, хлопался и увлекал товарища. Босяк, с которого сняли пиджак, чтобы прикрыть портрет, трусил сзади, даже надежда на выпивку не могла согреть его: в рубашке, без жилета он жалко дрожал под порывами мокрого ветра. Портрет скользил из грубых полицейских рук и грозил упасть в грязь.

— Ишь, проклятый, какой неловкий.

Редкие прохожие, бежавшие под дождем, завидев эту необычную процессию, соскакивали с тротуара вниз в воду, мчавшуюся потоками под гору.

Один Васька шёл уверенным, порывистым шагом. Мысль его тяжело, но усиленно работала. То и дело прорывались крепкие словца:

— Баба старая!.. Погром к ночи заказывать!.. Слушайте, а то!

— Куда? Не узнал?

Васька сердито вернулся. Товарищи смеялись, нетерпеливо переминаясь.

— Ай да вышибала! Дома своего не знает! Господин городовой, как пройти, ха-ха.

— Темнота кромешная, — буркнул недовольно Васька, и заперто чего-то — дёрнул он за ручку.

— Спят красавицы.

— А вот мы их побудим — и компания начала трезвонить, колотить кулаками, стучать ногами.

— Васька, ты? — послышался торопливый голос Авдотьи: сюда, сюда, двором.

— Это что за новости?! Полиция всех сортов пожаловала, и наружная, и сыскная, а её с заднего хода!

— Открыть парадный и украсить флагами, — начал ломаться Шаманин, но дождь так приударил, что остальная компания, не слушая его, двинулась в подворотню.

Пришлось с трудом протаскивать флаги, возиться с портретом, топтаться по лужам на дворе, вместо того чтобы попасть в ярко освещённый зал с полуголыми девушками, выпить водочки, — нет, это было невесело. Но Васька точно обрадовался; будто решение нашёл, когда, натолкнувшись в темноте на мокрую, дрожавшую хозяйку, он схватил её, начал трясти, а она отбивалась и кричала жалким бабьим голосом.

— Ты что? Я пришёл, мои гости пришли, а у тебя…

— Забастовка у нас, — наконец удалось выкрикнуть Авдотье.

— Забастовка?

— Забастовка, батюшки. Уже я ждала, ждала несчастья, думала, погром, а оно вот что — девушки забастовали.

— Да какая у тебя может забастовка быть? Не фабрика.

— Такая, батюшка. Заперлись, гостей не пускают, а меня с Титовной целый день работать забастовали, мыть их, окаянных…

— Чистенькие, значит, хе-хе, — усмехнулся Шаманин.