Тайная вечеря

Там, по крайней мере, не было никаких чудес, размышляет Бердо, огибая огромную, как гиппопотам, кирпичную базилику Вознесения Пресвятой Девы Марии, а были только вопросы и аргументы. Правда, неубедительные — но кто знает, что есть за порогом жизни? Темная сторона нашей личности, поток рожденных подсознанием представлений, опасений и надежд. Ничего больше. И все же в беседе учеников с Учителем, который в афинской тюрьме выпивает смертоносную чашу, сперва всеми возможными способами попытавшись их убедить в бессмертии души, есть что-то возвышенное. Именно потому, что никаких чудес нет и в помине, происходившее там — единственно и исключительно — поединок ума с судьбой, от которой не убежать. Борьба с небытием, куда после смерти канет каждый из нас и где каждый пребывал до того, как сперматозоид отца соединился с яйцеклеткой матери. Лампа чувствует себя одинаково — и после того, как прикрутили фитиль, и перед тем, как к нему поднесли огонь.

Поскольку Бердо вышел из дому слишком рано, а до Свободного университета было буквально два шага, он, словно «Летучий голландец», кружил возле базилики, продолжая размышлять о «Последней беседе». Но из головы не шел разговор с Матеушем, и Бердо не мог не вспомнить, что вокруг Учителя в темнице собралось четырнадцать учеников. То есть ровно столько же, сколько юношей и девушек требовал от афинян доставлять ему на съедение Минотавр. Это не случайное совпадение: пятнадцатым, согласно легенде, был Тесей — освободитель, тогда как пятнадцатым из участников беседы в афинской тюрьме был Сократ. Тесей убил чудовище и вывел людей из тьмы лабиринта. Кого и что спас, оставив ученикам свое послание, Учитель?

Взволнованный этой неожиданной ассоциацией, Бердо решил, что вечером, когда все закончится, внимательно перечитает «Федона» и заглянет в кое-какие справочники и посвященные этому произведению Платона труды.

Чтобы дойти до Свободного университета, требовалось ровно три минуты, и Бердо, прибавив шагу, направился к порталу с мозаичными арабесками, приводящими на память архитектуру Альгамбры^[63]

. Пройдя через полицейский кордон, он трижды постучал в деревянную стилизованную дверь и тут вспомнил фразу, которую Сократ произнес перед смертью: «Много тирсоносцев, да мало вакхантов». А когда дверь приоткрылась, еще и это: «Ну, пора мне, пожалуй, и мыться: я думаю, лучше выпить яд после мытья и избавить женщин от лишних хлопот — не надо будет обмывать мертвое тело».

Можем ли мы сейчас оставить Бердо? В эту важную минуту, на границе двух миров? Исполненного решимости и одновременно колеблющегося? Уверенного в себе, хотя, как никогда прежде, раздираемого сомнениями? Еще размышляющего о словах, прозвучавших во время последней беседы Сократа с учениками, но уже думающего о том, спросит ли его господин Хатамани об аль-Каиме, Исполнителе повелений Аллаха, который явится в мир, чтобы подготовить его к Кийаме — Воскресению — и установить царство справедливости.

Я чувствую, что в этом месте твое терпение иссякает, ты передвигаешь мой мейл вперед, чтобы побыстрее добраться до их беседы о таинственном имаме шиитов, который по прошествии заповеданных Пророком семи циклов явит наконец миру свое настоящее Имя. Однако я предпочитаю пока не переступать вместе с Бердо порога Свободного университета — пусть в одиночку переступит порог тяжелой двери, которая со страшным грохотом за ним захлопнется.